Нападение, состоявшееся 29 июня, окончилось полным провалом. Виктор Дреке, руководивший операцией, доложил, что при первом же столкновении тутси бежали, побросав оружие, а многие конголезцы и вовсе отказались вступать в бой. Около трети бойцов дезертировали еще до начала сражения. Более того, были убиты четверо кубинцев, и дневник одного из них попал в руки врага. Это означало, что наемники, а от них и ЦРУ теперь знали, что кубинские партизаны принимают участие в повстанческой борьбе.
Расследуя причины фиаско, Че обнаружил, что самое пагубное воздействие на бойцов оказала вера в дава. Вину за поражение африканцы полностью приписывали «плохой дава» и говорили о том, что, мол, их знахарь-муганга, приготовивший снадобье, «несведущ». Че писал по этому поводу: «Знахарь попытался защититься, переложив всю вину на пагубное влияние женщин и трусость самих бойцов, но только женщин там не было… и далеко не все мужчины были готовы признать свою слабость. Все это свидетельствовало не в пользу знахаря, так что он лишился своего статуса».
Конголезцы и руандийцы были раздавлены и деморализованы неудачей при Бендере, а кубинцы, принимавшие участие в деле, испытывали злость: если конголезцы не хотят сражаться, почему они должны делать это за них? Идея «пролетарского интернационализма» по-прежнему оставалась очень дорога сердцу Че, но при столь неблагоприятных обстоятельствах он не мог закрывать глаза на то, что далеко не все кубинские товарищи готовы разделить его убеждения — более того, многие из них стали поговаривать о том, что не прочь бы вернуться домой.
«Признаки деморализации в рядах бойцов были очевидны, — признавал Че. — Поддержание морального духа стало одной из основных моих забот». Надеясь на продолжение активных действий, он отправил депешу офицерам генштаба в Кибамбу, выражая свое раздражение событиями в Бендере и требуя конкретных предложений относительно того, как ему задействовать новых кубинцев, которые продолжали поступать в его распоряжение. Он также написал Кабиле, доказывая, что ему необходимо лично участвовать в будущих военных операциях.
Из зоны боевых действий нескончаемым потоком доставляли раненых. В это время на базу в Кибамбу прибыла четвертая группа кубинцев: тридцать девять человек, среди которых был и Гарри Вильегас. Фидель послал Вильегаса в Конго, чтобы обеспечить Че личным телохранителем и уберечь его тем самым от лишней опасности. Вильегас незадолго до того женился на одной из секретарш Че, красивой девушке китайско-мулатского происхождения по имени Кристина Кампусано. Однако ему пришлось оставить жену и новорожденного сына, чтобы вновь последовать за своим шефом и учителем. В Конго Гарри получил прозвище Помбо, и оно впоследствии стало даже более известным, чем его подлинное имя.
Че воспользовался прибытием новых людей, чтобы, с одной стороны, вдохнуть новую энергию в своих бойцов, а с другой — честно обсудить положение. Он, в частности, воззвал к боевому духу кубинцев. «Я подчеркнул необходимость соблюдения строгой дисциплины», — писал он. Также Че жестко раскритиковал «пораженческие разговоры» среди своих бойцов. «Я очень откровенно говорил о том, с чем мы имеем дело: не только с голодом, пулями и всевозможными лишениями, но также и с тем, что при определенных обстоятельствах нас может ждать смерть от рук наших собственных товарищей, которые не имеют представления о том, как правильно стрелять из оружия. Борьба обещала быть долгой и сложной. Я предупредил всех об этом потому, что в тот момент готов был пойти навстречу тем из новобранцев, кто надумал изменить свое решение и уехать; позже сделать это было бы невозможно».
Ни один из новоприбывших не выявил «признаков слабости» — в отличие от трех человек, принимавших участие в нападении на Бендеру, что стало для Че неприятным сюрпризом, и он сурово отчитал их.
Дурные вести продолжили поступать к Че из-за пределов Конго. 19 июня в результате переворота от власти в Алжире был отстранен его друг — президент Бен Белла. Переворот возглавил не кто иной, как министр обороны Хуари Бумедьен. Эта ситуация не сулила ничего хорошего кубинцам, задействованным в Африке. После того как Фидель осудил переворот в Алжире и его новое руководство, «единство» между двумя революционными государствами, добытое с таким трудом, было разбито одним ударом.
Кабила, отсутствовавший уже три месяца, так и не появлялся. Позже он начал слать Че весьма ехидные записочки, предлагая тому «набраться мужества и терпения» и покровительственно напоминая Геваре о том, что он «революционер и должен уметь противостоять подобным трудностям», а также, разумеется, повторяя вновь и вновь, что скоро прибудет.
Че это, должно быть, приводило в бешенство, но в своих ответах он сохранял дипломатичный тон, заверяя Кабилу в своем уважении и преданности как делу конголезской революции, так и лично ему как своему начальнику, подчеркивая лишь то, что ему нужно поговорить с ним, и неизменно извиняясь за то, что тайком прибыл на территорию Конго. О последнем Че считал нужным писать потому, что, как ему стало казаться, Кабила был недоволен его присутствием в стране и именно поэтому не ехал на фронт. «Имеются серьезные основания полагать, что мое присутствие крайне ему неприятно, — замечал Че. — Остается выяснить только, что служит тому причиной: страх, зависть или досада на способ [моего проникновения сюда]».
Тем временем правительственные войска начали продвижение в глубь повстанческой территории, что сопровождалось рейдами самолетов-разведчиков на озеро и воздушными атаками на катера, курсировавшие по озеру, а также на береговую базу в Кибамбе. Это вызвало смятение в генштабе конголезских партизан, и в ответ на их просьбы о помощи Че скрепя сердце выделил нескольких кубинцев для обслуживания тяжелых пулеметов, которые могли обеспечить хотя бы какую-то противовоздушную оборону.
«В те дни я был настроен пессимистически, — признавался Че, — но когда 7 июля я узнал о прибытии Кабилы, то спустился вниз с некоторым облегчением. По крайней мере наш шеф наконец-то появился на поле боя!»
Кабила действительно приехал и привез с собой командира, который должен был занять место Митудиди, — Ильдефонса Масенго. Впрочем, уже через пять дней он вернулся в Танзанию, мотивировав это тем, что ему нужно встретиться с Сумалио, чтобы обсудить ряд проблем. На несколько дней присутствие Кабилы подняло боевой дух в войсках. Вдохновленные его прибытием, конголезцы бросились рыть окопы и строить новый госпиталь, но стоило Кабиле уехать — а некоторые ехидные кубинцы даже делали ставки на то, сколько дней он пробудет в лагере, — как вся активность снова сошла на нет: конголезцы отложили лопаты и отказались продолжать работу.
На фронте также возникли осложнения: максимального накала достигло противостояние между руандийскими тутси и конголезцами. Муданди, командир тутси, на которого Че возложил ответственность за позорное поведение его бойцов в бою под Бендерой, заявил, что его люди не стали сражаться потому, что от сражения устранились конголезцы, а ведь это, в конце концов, их страна и их война. Через несколько недель Муданди стал враждебен настолько, что начал открыто ругать Кабилу и других деятелей Комитета за то, что они бросили своих бойцов на произвол судьбы.
