Борька еще больше занервничал.
– Ну, у нас было две догадки! Еще мы допустили, что вы проводите сеансы гипноза с помощью этого шара. Потому что, если честно, некоторым из ваших гостей он бы не помешал.
Борька глупо хихикнул, не замечая все больше напрягающихся скул Ляльки Кукаразовой.
– Понятно, – сухо сказала она и перевела взгляд на меня. – Ну а какой была ваша догадка, можно узнать?
Я не сразу смог ответить. Не сразу смог выдать столь сокровенное и желанное. Казалось, стоит выговорить эти слова, и они перестанут принадлежать мне. Что они станут частью, имуществом мира, отдельного от меня. Но врать я не собирался. Видно, терзания проступили на моем лице, так как черты Ляльки Кукаразовой заметно смягчились. Она терпеливо ждала.
– Мы решили, что с помощью хрустального шара можно каким-то образом прокрутить время обратно и снова вернуться в детство, – выговорил я наконец, и кто-то беспощадно воткнул мне иглу в самое сердце. – Удержать его, пережить хоть коротко заново. Все ваши гости… – Внезапно я понял, что мне не по силам что-либо далее объяснять. – Мне. Просто мне очень хотелось, чтобы это было так, – прошептал я, смотря в никуда. – Мне очень хотелось своей Нетландии…
После того как это было произнесено, я закрыл щиплющие от слез глаза и услышал звук захлопывающихся вокруг меня дверей. Дверей возможностей и надежд, покидающих меня, оставляющих кровоточащие раны. Мне хотелось бежать и падать в черные дыры забвения. Быть одному.
Но рядом Борька снова бодро защебетал какие-то пустые отговорки и шуточки.
– Второй подъезд выиграл, – прервал его сильно изменившийся голос Ляльки Кукаразовой. Он был полон грусти и боли, и я удивленно открыл глаза. Взор ее был обращен к окну, а по щекам стекали две слезы. Борька тоже осекся. – Этот шар – пустая безделушка. Даже на сеансы гипноза я не буду обижаться. Я и не такое про себя слышала. – Она пристально посмотрела на вновь испугавшегося Борьку. – С этим знанием ты можешь идти. Вы выиграли. Неси эту радостную весть своим товарищам. До свидания.
Борька открыл было рот, чтобы ляпнуть еще какую-нибудь несуразицу, но на этот раз вовремя остановился. Бросив на меня последний ликующий взгляд, он встал и выбежал из квартиры, не потрудившись закрыть за собой дверь. С лестничной площадки послышались торжествующие крики и смех.
Мы остались сидеть в молчании.
– Знаешь, – сказала Лялька Кукаразова после того, как внизу с грохотом захлопнулась дверь подъезда и гул вокруг нас улегся, – можно проиграть битву, но это не значит, что проиграна и война.
Губы мои задрожали.
– Какая война? Все кончено.
– Нет, дорогой мой, – покачала головой Лялька Кукаразова. Строгость ее сменилась на мягкость, замкнутость – на расположение. – Война эта будет длиться всю жизнь. – Она помедлила. – Ты знаешь истории моих друзей. Ты знаешь их сожаления, их радости и горести. И по сути… По сути, прав ты, а не он. Вернуться в детство… Это действительно предел всех наших мечтаний. Хоть иногда побыть снова ребенком… По сути, прав ты. Но не в нашей плоской реальности. Тут, к сожалению, прав он.
У меня болела голова. И я не совсем понимал то, о чем говорила Лялька Кукаразова. Но говорила она что-то важное. Важное не только для меня, но и для себя. Я слушал.
– Знаешь, у каждого свои скелеты в шкафу. Но некоторым удается забыть про них, а некоторым нет. Некоторым они оттуда машут при каждой возможности. Даже самой неподходящей. Только тебе показалось, что все сходится и ничто не мешает жить, и ты счастлив, как бац… И сердце снова покрывается льдом. – Она рассматривала свои руки, перебирающие складки на платье. – У меня, конечно, тоже есть скелет. Самый большой из всех. Только я очень надеюсь на то, что он жив.
Я невольно посмотрел на красивый шкаф из махагония, дремлющий у стены. Лялька Кукаразова решительно тряхнула головой и распахнула глаза.
– Я бросила своего ребенка, – заявила она громко и отчетливо, и по спине моей от неожиданности пробежали мурашки. – Я была молодой и глупой, но это нисколько не годится для оправданий. Ничто для них не годится. Мне было девятнадцать лет, и я была одна, и все вокруг советовали разными способами – по мере увеличения живота – избавиться от ребенка. Исключительно желая мне добра, разумеется. Я долго сопротивлялась, слава богу. Хотя бы на самое страшное благожелатели сподвигнуть меня не смогли. Но в какой-то момент я сломалась. Дала им забрать моего ребенка. Сына. У меня родился мальчик. – Лялька Кукаразова говорила быстро, словно боясь недоговорить. И время от времени ее голос становился тише и тоньше, как будто горло ее перехватывали, как шейку воздушного шарика, из которого струится воздух. – Я все подписала. Не читая. Как во сне. И ушла. Просто ушла… – Слезы снова стекали по ее лицу, но я знал, что она еще будет говорить. Пока не скажет всего. – А когда разум и человечность снова вернулись ко мне и я бросилась его искать, было уже поздно. Они наплели много чего. Сперва про тайны какие-то профессиональные, потом про затерявшиеся документы, потом про смерть… К счастью, к этому моменту я уже перестала им верить, и мне не пришлось умереть прямо на их глазах. Я долго искала его. Долго. Но так и не нашла.
Глаза ее стали остекленевшими и далекими, она долго молчала, перед тем как продолжить.
– Представляешь, я даже не знаю, как его зовут. Я верю, что он жив, что он достойнее этого дара жизни, чем та, которая его родила. И я даже не знаю, как его зовут. Я называю его моим сыном, говорю с ним. Но какая я мать? Ко мне проявили такое доверие, мне предложили такой дар. А я сказала, нет, спасибо, и бросила его… – Наконец она снова посмотрела на меня. – Как ты думаешь, не хотелось бы мне больше всего на свете взять и вернуться в детство? И оттуда начать все сначала? Не дать себе наделать того, что я наделала? Не дать расплескаться той полной чаше, той целостности, которая у меня когда-то была и которой мне никогда больше не вернуть?
Все мое похолодевшее тело кололо иглами, и дышать становилось все тяжелее. Я знал, что от меня не ожидалось никаких ответов. Лялька Кукаразова порывисто вдохнула и кивнула на бессмысленный шар, стыдливо торчащий между нами.
– Наверное, нас – моих гостей и меня – объединяют боль и осознание того, что мы не имеем права на осуждение. Нам хорошо вместе. Мы можем почувствовать себя одним целым. Забыть про одиночество, мечтать, смеяться, обсуждать прочитанные книги… Совсем как раньше. Да… Как в детстве. Когда все были вместе, а не порознь. Вот наш способ прокручивания времени обратно. Вот и все волшебство. Более ничего…
Меня всего трясло от накаленных слов Ляльки Кукаразовой, оказавшейся столь иной. Не такой, какой я ее себе воображал. Такой близкой и настоящей. Любая другая дамочка из бабинца куда больше походила на роль ведьмы или колдуньи, чем она. Я вспомнил про Захара Севастия.
– А как же искупление? – осмелился я наконец произнести хоть слово. – Вы не думаете, что вы могли бы…
Мне не пришлось договаривать то, что я, вполне вероятно, и не смог бы договорить. Мои мысли для Ляльки Кукаразовой были, очевидно, совсем не новы.
