Чем мне это мешает?! А тем, что они адекватности страны мешают развиваться. Пока всякие там чувства этой биомассы ставятся выше разума и образованности, вечно будем в средневековье топтаться! (Наклоняется вперед и щурится.) Вы вообще понимаете, что какое-либо просвещение и развитие мимо нашей гребаной страны проходят? И вот подумайте из-за кого.
Я сказал, сами подумайте. Телевизор включите на любом госканале, и вот вам и весь перечень. Политики-олигархи, давящиеся своими яхтами, рыдающие старушенции и бабенки у ног жирных попов и безмозглая биомасса, обожающая свою родину дряхлую. Такой легче всего управлять, конечно.
Кем управлять сложно? На это еще отвечать надо? Думающими, интеллигентными людьми. Их первыми и гнобят, и уничтожают. Во все времена мы были гонимы. Первыми нас ссылали и расстреливали. (Гордо дергается подбородок.) У меня, кстати, на прошлой неделе выставка должна была быть в Пскове, так ее запретили. (Слезы умиления выступают на его глазах, которые он с достоинством опускает в пол.) Скоро инсталляция одна планируется в Екатеринбурге, посмотрим, какую эти ублюдки в этот раз причину выдумают, чтобы запретить. Вообще, вся интеллигенция, конечно, давно уже ждет меня там.
Вот приезжайте и посмотрите, если захотите мозговой массы себе подбавить. Только о чувствах обиженных потом не орите. Я вас предупредил. Надеюсь, вы не слишком нежные. А то я ненавижу слишком нежных людишек. (Зевает и закидывает короткие ручки за затылок. Под мышками обильные пятна от пота.)
(Разражается визгливым хохотом.) Что вы сказали?! Смысл?! (Утирает слезы.) Вы еще о вечном и прекрасном разговор заведите! (В голос хохочет.) Или вот что! (Привскакивает и машет указательным пальцем.) Спросите, что этим хотел сказать художник! (Визжит от восторга.) Эх, знаете что, мне пора! (Хлопает себя по толстеньким ляжкам и резко встает.) И, если позволите дать вам совет, идите лучше на какое-нибудь ток-шоу работать, там вы мно-ого смысла и загадочной русской души найдете. (Сухо плюется и уходит, махнув рукой.)
Глава 8
Любовь и одуванчики
Они появились в нашем дворе одним кристально-холодным зимним днем, звеневшим сосульками и морозом. Пришли с чемоданами и долго стояли, жавшись друг к другу и осматривая застеснявшиеся грязно-желтые стены. Мама, папа и она. Она… С распущенными волнистыми волосами под какой-то необычной шапкой, похожей на шляпу, и в платье под шерстяным синим пальто.
Было еще совсем рано, и я только допивал свое какао, пытаясь не заляпать страницы раскрытой книги. Я всегда читал за едой, когда был один, и не мог себе представить более приятного запаха, чем тот, который получался из смеси пряного шоколада и кисловато-песочных старых страниц.
Я по привычке насторожился, услышав движение на дворе в столь ранний час, но тем не менее не сразу понял, что к нам пожаловали поистине незнакомые люди. И более того, незнакомый ребенок. Витая в своих отчасти сказочных по причине открытой книги, отчасти в кукаразовских мыслях, я смотрел на них довольно долго, перед тем как очнуться и броситься в свою комнату за биноклем. И когда я впопыхах прижал остывший на подоконнике металл к глазам, рассматривать гостей мне оставалось совсем недолго.
Но я увидел достаточно. Увидел серьезно-спокойный взгляд худощавого мужчины с бородкой и тяжелым чемоданом в руке. Явно волнующуюся маму, довольно молодую и симпатичную. Ярко-серые глаза под плотными, как перо, ресницами, на которые легкий ветер забрасывал снежинки. Она моргала, но не терла лицо рукой. Просто моргала и все смотрела куда-то ввысь. К какому-то окну.
Я так плотно прижался биноклем к стеклу, что он царапал по нему, мешая мне всматриваться, и рука моя подрагивала. В этой девочке было что-то весьма необычное, помимо одежды. Она словно ступила на наш двор из другого времени. И теперь присматривалась к нашим своеобразностям. Мне казалось, что она не грустит и не сердится, но и не радуется. Она просто присматривалась.
Внезапно все трое тронулись с места, и у меня перед линзами поплыла размывчатая коричневизна с белизной, но вместо того, чтобы просто отложить бинокль, я зачем-то снова навел резкость на первом попавшемся пятне, и увидел…
– Джек! – взвизгнул я и подскочил, сразу потеряв из виду сидевшего на снегу воробья. – Джек!!
Дрожащими пальцами я вцепился в окуляры и порывисто начал заново обыскивать снег. Не было никаких сомнений. Я только что видел Джека! Он наконец-то вернулся! Но с каждой секундой прошедших зря поисков мое волнение раздувалось до немыслимых размеров. Я остервенело дергал бинокль от одного темнеющего камня к другому, но Джека и след простыл.
В некотором отчаянии я отбросил бинокль на кровать и распахнул окно. В лицо ударила колкая свежесть и достала своими спицами до самых легких. Слегка перехватило дыхание, но я не испугался.
– Джек! – крикнул я во все горло, и мой голос рассыпался мелкими блестящими осколками по неподвижному воздуху, как по стеклянному столу.
И там внизу, у входа во второй подъезд кто-то обернулся. Я почувствовал мягкое прикосновение серых глаз, перед тем как успел перевести на них свой ошалевший взгляд.
Я опоздал. Она уже отвернулась, и тяжелая дверь с грохотом захлопнулась за ее спиной.
– Джек, – прошептал я еще раз машинально, но двор вновь наполнился пустотой.
– Ну, как так?! Ты же все всегда знаешь! – взвыл я и ударил ладонями по низкому столу, с которого тут же поднялась чернющая туча.
Мирон удивленно поднял голову. В уголке его рта дрогнула ухмылка.
– Что это с тобой? Что за куриная поспешность и петушья пылкость?
Я скорчил самому себе непонятную рожу и отвернулся.
– Не знаю, просто не люблю сюрпризов, – пожал я плечами. – Почему я не в курсе столь важных событий в своем собственном дворе?
– Ага, в своем собственном царстве. – Даже спиной я почувствовал, как Мирон закатывает глаза. – А что тебе? Может, вообще никто ничего не знал о новых соседях. Вполне вероятно. А то стены мне бы донесли.
Я все-таки снова обернулся и вопросительно посмотрел на своего на этот раз сравнительно чистого друга.
– Человеческие слова просто дивно переносятся по камням, – пояснил он, копаясь в каких-то пилюлях и гвоздях, вперемешку лежащих в жестяной коробочке у него на коленях.
– Ах да? – вдруг раздражился я. – Так, может, мы вообще зря за кукаразовскими гостями охотимся, раз ты все сквозь стены слышишь? Не хочешь поведать, что там происходит в гостиной нашей Ляльки?
Я сам испугался такой фамильярности по отношению к Мадам Кукаразовой в своих словах, но постарался не выпадать из роли разгневанного вожака. Мирон, однако, тоже насупился.
– Не все так просто, – огрызнулся он. – И поверь, все, что я знаю, передаю тебе. Сам не понимаю зачем. Наверное, и не стоит…
Моя гордая оболочка сразу развалилась на жалкие кусочки.
