– Вижу, ты меня понял, – кивнул полковник. – В одном направлении думаем. Но проверить это я вряд ли смогу, людей надежных нет, да и техника хреновая, все железо позапрошлого поколения. Большакову доложим, пусть решает. Когда уезжаешь?
– Завтра утром.
– К Аркадию Михайловичу?
– Ага, к нему. Большаков сказал, что мне в Сереброве уже и невесту подыскали.
Конев скупо улыбнулся.
– Ну, бывай, капитан. Рад был познакомиться. Обращайся в любой момент, сделаю все, что смогу. Удачи тебе!
Роман крепко сжал сухую сильную ладонь полковника, вылез из салона, дождался, когда машина скроется из виду, и медленно побрел в сторону гостиницы. До назначенного времени, когда можно будет по скайпу связаться с Большаковым, еще полчаса, он вполне успеет дойти. Заодно и подумает.
В такт размеренным неторопливым шагам Дзюба мысленно перечислял пункты, на которых нужно остановиться при разговоре с шефом. Первое: каким образом Игорь Вадимович Песков ухитряется перемещаться между разными городами, не оставляя никаких следов? Понятно, что у него паспорт на другое имя, но как выяснить, на какое именно? Второе: как Песков получает информацию? Из открытых источников? Это вряд ли. Использование открытых источников не позволило бы просто стоять и выжидать: повезет или не повезет. У Пескова должны быть запасные варианты, причем много. Открытые источники потребного количества и качества информации никак не обеспечат. И полковник Конев с этим согласен. И третье: надо переделать всю работу, которую сам Ромка так скомкал в Москве. Он торопился, он еще не обдумал всю ситуацию, поэтому не сделал всего, что нужно, а то, что успел, сделал плохо, коряво. Конечно, признаваться в своих косяках не очень-то приятно, но молчать нельзя, ведь дело может пострадать.
Симпатичная дама-администратор в гостинице протянула ему ключ от номера и приветливо улыбнулась:
– Завтра покидаете нас?
– Да, труба зовет.
– Вам понравилось в нашем городе?
– Очень! – с преувеличенной искренностью ответил Дзюба.
– Так оставайтесь, зачем же уезжать? Что вам в той Москве крутиться? Здесь вам и должность достойную предложат, и жильем обеспечат, и женим вас на приличной девушке, все, как полагается. Оставайтесь!
Лицо администратора было серьезным, но глаза сверкали сдерживаемым смехом. Видно, у нее просто было хорошее настроение.
– Спасибо на добром слове, но невеста у меня уже есть. К ней и спешу!
– Москвичка, небось? Все хотят на москвичках жениться, никому девушки из провинции не нужны.
Вроде бы в голосе дамы прозвучала не то горечь, не то обида… Но Роман Дзюба не зря старательно учился у своего товарища Антона Сташиса. Кое-чему он все-таки успел научиться. «Нет у тебя, тетенька-администратор, никакого хорошего настроения, – сказал он себе. – Ты врешь и притворяешься. Зато у тебя есть то ли задание, то ли дружеская просьба прощупать меня и попробовать подловить. Интересно, с кем это ты так тесно и нежно дружишь? С полицией? Или непосредственно с фирмой Евтягина? А может, с самим Игорем Песковым? Ну ладно, лови меня, если есть охота».
– Вот моя невеста как раз из провинции, – сказал он таинственным шепотом. – В Сереброве живет. Хочу урвать два-три денечка от командировки и смотаться к ней. Только вы меня не выдавайте, ладно?
– Ну что вы, что вы, – заторопилась администратор. – Как можно? Я все понимаю! Могила!
Роман весело махнул рукой «Могиле» и вприпрыжку помчался по лестнице на третий этаж. Торопиться ему, само собой, некуда, до связи с Большаковым остается больше десяти минут, но Антон Сташис, когда-то глубоко изучавший приемы актерского мастерства, учил Дзюбу: «Любую роль, даже самую крохотную, нужно доигрывать до конца, иначе тебе не поверят. Смысл и суть того, что ты хочешь сыграть, всегда заключается именно в последнем слове и последнем жесте. Если ты вошел в комнату, радостно прокричал «Привет честной компании!», сел и заплакал, то все будут понимать, что у тебя беда. Никто и никогда не подумает, что ты пришел в хорошем настроении. Ты можешь целый час плясать, петь и прыгать, но если в самом конце ты заплачешь, то все впечатление от твоего веселья пойдет псу под хвост, а впечатление от слез останется». Поэтому уходить от тетеньки-администратора Роману следовало «в образе» молодого энергичного мужчины, предвкушающего несколько свободных дней наедине с возлюбленной.
Большаков
– Ты вообще слышишь, о чем я говорю? Костя! Я задала вопрос!
Требовательный голос жены врывался в мозг и сверлил его, раскалывая череп на несколько частей. Одна часть твердила: «Ты мужчина, ты муж и отец, ты должен проявить силу духа и миролюбие, ты не имеешь права раздражаться и злиться». Другая часть стонала: «Я не смогу пройти через это еще раз. У меня нет сил. Я не могу и не хочу снова сходить с ума от тревоги и беспокойства». Третья же часть настойчиво напоминала: «Выброси все из головы, сейчас главное – генерал Шарков. Нужно успеть. Нужно сделать все, что в твоих силах, чтобы спасти его жизнь, пока такая возможность еще есть».
Константин Георгиевич постарался взять себя в руки и ответить как можно спокойнее.
– Я слышу тебя, Юленька. Я уже отвечал на твой вопрос. И сейчас отвечу то же: нет. Я не готов к этому. Я не хочу.
– Но почему? – настаивала жена. – Разве плохо, если у нас появится маленький ребенок?
– Юля, мы с тобой вырастили двоих детей. Этого достаточно. Я не хочу приемного ребенка.
– Ах вот как ты заговорил? Значит, ты считаешь, что двоих детей достаточно? Значит, того ребенка, которого я потеряла, ты вообще не хотел? Выходит, когда я лежала в больнице, убитая горем, ты тут сидел и бурно радовался, что наш с тобой третий ребенок родился мертвым, да?
Большаков поморщился. Этот разговор возникал далеко не впервые. Константин Георгиевич понимал, почему он не хочет больше детей. Но совершенно не понимал, как объяснить это жене.
Ему очень повезло с родителями. Отец преподавал историю и обществоведение в той же школе, где учился Костя. Георгий Алексеевич Большаков принадлежал к когорте педагогов-новаторов и считал, что подростков нужно учить осмысливать исторические факты, а не заставлять зазубривать формулировки и даты из учебников. Разумеется, он знал всех одноклассников сына и был полностью в курсе того, как и с кем складываются у Кости отношения, при этом вел себя с сыном так, что мальчику даже в голову не приходило попытаться что-то скрыть от отца. Наоборот, именно к Георгию Алексеевичу в первую очередь бежал Костя с каждым вопросом и с каждым синяком. Отец его не щадил, всегда резал правду в глаза, но умел делать это так, что не было обидно. Совсем наоборот: было очень интересно, потому что за каждой такой «правдой» для Кости скрывалось новое знание, новое понимание, новое ощущение.
Даже сейчас, в 46 лет, Константин Георгиевич отчетливо помнил, как прибежал к отцу с вопросом:
– Пап, я слабак, да?
