Но люди из ее снов жили и в больших городах.
Люди из ее снов жили такой жизнью, которую она разве что по телевизору видела.
Во сне Сандугаш оказывалась внутри этой жизни. Внутри этих людей. Она была этими людьми, пережила вместе с каждым из них его смерть.
Она уже не могла их забыть. И хорошо, если бы ее как-то обогатил чужой жизненный опыт или дал что-нибудь полезное, так нет! Она получала от них всего лишь несколько лоскутков жизни, чаще всего бессмысленных, и все муки умирания.
Это было несправедливо. И очень страшно.
Наконец-то зажил новый прокол в левой брови. Как-то неудачно штангу поставили: кожа долго воспалялась, нарывала. Даже предлагали вынуть. Но она была против. Она хотела, чтобы в правой брови были три колечка, а в левой – штанга. У нее уже было колечко в ноздре, в каждом ухе – по шесть сережек, только губу не проколола и язык, ее парень говорил – это ужасно неудобно, сам он год относил пирсинг в языке и снял. Мама, когда у нее было время на дочку и она замечала очередной прокол, новое металлическое украшение на лице, пыталась играть «понимающую». Говорила: «Это же теперь даже не модно! Это выдает твою внутреннюю неуверенность в себе!» Она не обращала внимания на маму, слова мамы были мертвыми, чувства мамы были мертвыми. А все эти колечки и штанги, проколы, весь этот металл – они были реальностью, словно бы за каждую цеплялась невидимая нить, пришивавшая ее к этому миру, и чуть меньше хотелось выпрыгнуть из окна.
Окно. Оно ее манило с самого детства. Они жили на четырнадцатом этаже. И если выпрыгнешь – не выживешь точно.
У нее всегда было окно. Поэтому она не хотела переезжать от родителей. Окно ее поддерживало. Самим своим существованием. Тем, что она всегда могла туда прыгнуть.
Не то чтобы ей и в самом деле хотелось умереть, нет. Ей хотелось знать, что она может прекратить жизнь в любой момент, по своей воле.
Но то, как на самом деле ей хочется жить, она поняла, когда сползла по стене между гаражами, захлебываясь собственной кровью, а ее Димка, ее любимый Димка, ее парень, ее единственный, тот самый, с которым они с тринадцати лет парочка, с которым пробовали вместе все: алкоголь, секс, траву, экстрим, все на свете – вместе… Димка – с бледным, забрызганным кровью лицом, с окровавленными руками – сначала пытался зажать ей рану сорванной с головы банданой, потому что когда-то видел в кино, что так надо делать, потом вытащил мобильник, уронил, поднял – кажется, он хотел вызвать «скорую». Но вдруг передумал. Заплакал, схватил окровавленный комок банданы и прижал ей ко рту и носу. И она, только что захлебывавшаяся кровью, начала задыхаться и, несмотря на рану, задыхалась долго, мучительно, по кусочку, по крупице отдавая жизнь…
Димка ударил ее выкидным ножом под ребра. За то, что она переспала с Рыжим. Хотя они договорились, что у них все будет по-честному, если кто-то с кем-то на стороне. Потому что они свободны и не принадлежат друг другу, но любят друг друга, и это настоящая любовь, когда не сжимаешь объятия и отпускаешь на свободу. Раньше они с Димкой, смеясь, обсуждали свои «ходки на сторону», и иногда рассказы о том, как это было с другими, возбуждали, и они начинали целоваться, сдирали с себя одежду, бросались друг на друга, яростно, жадно…
Но к Рыжему, как оказалось, Димка по-настоящему ревновал. Он завидовал Рыжему, потому что Рыжий учился на гитаре, в музыкалку ходил, и родители ему хорошую электрогитару купили, и его уже взяли в какую-то группу, а Рыжий даже не ценил, но хвастался, ведь все парни хвастливы, особенно насчет того, что для других важно и предмет для зависти… Димка научился играть всего года два как, и его мечта о музыкальной карьере останется мечтой, он бренькал на отцовской гитаре, и пел он паршиво, и слуха у него не было, и голоса, а Рыжий не пел, только играл, но хорошо, и гитара не паршивая.
Когда Димка узнал, что она переспала с Рыжим, он почти расплакался и ударил ее по лицу, а она дала ему сдачи, и еще, и еще, и думала, что потом драка перейдет в объятия, и, может, они прямо тут, между гаражами, такое уже бывало… Но Димка выхватил нож и ударил ее под ребра.
И, кажется, он жалел о том, что сделал, и, кажется, он хотел вызвать «скорую», но передумал, испугался, наверное, что она все же умрет, а его посадят, и зажал ей рот и нос окровавленной банданой, и она умирала долго, так долго, так долго…
…так долго, что Сандугаш, проснувшись, мучительно откашливалась, ей казалось, это ее горло напрягалось в попытках сделать хоть глоток воздуха. Потом жадно пила воду. И до утра не могла заснуть.
Об этом убийстве Сандугаш нашла информацию в Интернете только через четыре дня. Она гуглила «девушка убита между гаражами пирсинг на лице» – и в конце концов наткнулась на новость о том, что в Новосибирске между гаражами нашли труп заколотой ножом Малеевой Ирины Станиславовны девятнадцати лет. Покойная имела много подозрительных знакомств. Подозреваемых не было. Следствие велось.
Значит, Димке удалось-таки все провернуть так, чтобы его не заподозрили. Странно. Вроде бы мужа или парня подозревают в первую очередь. А его – нет…
И Сандугаш ничего не могла сделать для погибшей Ирины Станиславовны. Хотя даже знала имя ее убийцы.
Он пошел за грибами. В этом году грибов было мало, да и зайти далеко в лес он не мог, болели ноги. Но он очень любил ходить за грибами. Любил осенний лес, в «багрец и золото одетый», и раннее вставание, и тропинку в тумане, и как солнце растапливает туман, и запах, дивный запах опавших листьев, влажных стволов деревьев, земли – и грибов. И поиск: какое счастье, когда из-под листьев выглядывает аккуратная шляпка, блестящая или бархатистая! И тяжелеет, тяжелеет пластиковое ведерко в руке.
Конечно, одиноко ему было – всю жизнь за грибами он ходил с кем-то. Сначала с бабушкой, когда летом отдыхал у нее в деревне. Потом с мамой, когда она на пенсию вышла и почти полгода жила в бабушкином деревенском доме. Потом с женой. Ляля поначалу не слишком жаловала «грибную ловлю», но вскоре оценила всю красоту традиции. Ляля всегда брала с собой еду и пледик – для грибного пикничка. С ней поход за грибами превращался в маленький праздник. Она вообще умела превращать в праздник самые обыденные явления. Хотя грибы – это не обыденно, это одна из прекраснейших вех года. Жаль, детей не дал им Бог, да и друзей у него не осталось, слишком близки они были с Лялей, слишком большое место занимала она в его жизни. Ее не стало – и мир опустел. Да, поистине – «опустела без тебя земля…». Но жизнь продолжается, его-то жизнь продолжается, и уж сколько ему будет отпущено лет, весен, зим и осеней, сколько в багрец и золото одетых лесов, сколько грибной охоты? Никто не знает, но сколько бы ни было – все ему принадлежит. И он постарается не быть несчастным хотя бы в лесу. Здесь оживают его воспоминания, и бабушка, и мама, и Ляля, они живы, где-то рядом, может, вот за тем деревом… Впрочем, это уж точно не Ляля. Какие-то ребята. Тоже грибники, наверное. Молоденькие совсем. Трое. Нет, четверо. Правда, без ведерок и без корзинок, куда ж они грибы-то складывать собрались? Может, просто гуляют по лесу. Или походники, лагерь разбили где-то невдалеке. Но не слишком тут удобные места для походного лагеря.
