Он убил уже пятерых. Нашли двоих.
Его ничто не связывало с жертвами, он не совершал никаких сексуальных действий и никакого особенного надругательства, поэтому его еще очень долго не вычислят. А скорее всего, никогда.
Но даже если бы ему сказали, что сегодняшняя охота будет последней, он все равно не ушел бы со своего поста. Ему было надо. Просто надо – и все.
На этот раз его добычей стала какая-то тетка лет сорока в сером спортивном костюме. Она бежала трусцой, слушала музыку через наушники, и лицо у нее было такое беспечно-счастливое, что он просто не мог ее пропустить. Вспышка злобы, прыжок, удар… Из наушников завывали какие-то кельты, когда он тащил тетку под деревья, в овражек, где так удобно будет превратить ее в месиво раздробленных костей и лопнувших органов.
…Она пришла в роддом под видом посетительницы. В приемные часы. В туалете переоделась: халат, шапочка, бахилы, маска. Поднялась в детскую реанимацию. Никто не обращал на нее внимания.
Роддом № 7 города Воронежа хоть и имел платное отделение, но по сути был обыкновенной, в советские времена еще построенной больницей, и двери в нем были обыкновенные, никаких магнитных карточек, словно никто не предполагал, что кто-то может пожелать проникнуть сюда с преступным намерением.
Над одной из кроваток-кюветов нависала медсестра, что-то делала со слабо погукивающим младенцем. А ей нужно было найти его ребенка, пока малыша еще не отдали матери, тогда будет сложно, почти невозможно…
Ей повезло, что роды были трудные и мальчика решили положить под наблюдение врачей. Это было как подарок. Словно кто-то свыше указывал на возможность отомстить. Наиболее жестоким и вместе с тем справедливым способом.
Ее мужчина. Ее любимый мужчина. Тот, кого она называла своим мужем, уверенная, что рано или поздно они узаконят отношения. Он практически вынудил ее сделать аборт, твердил, что они могут быть счастливы только вдвоем, что даже ребенок помешает идеальной гармонии их отношений, а она так боялась его потерять… И вот два года спустя он нашел себе девятнадцатилетнюю девочку, и женился, едва она забеременела, и ждал ребенка, будто ни о чем другом не мечтал так, как о радости отцовства!
Младенец Антонов… Где же он? А, вот.
Она достала из кармана сложенную вчетверо мокрую махровую салфетку, наклонилась над кроваткой и прижала салфетку к носу и рту ребенка. Он принялся извиваться, как червячок, и когда она уже подумала, что все, больше она не может, – дернулся и затих. Беззвучно, совершенно беззвучно.
Она сунула мокрую салфетку в карман и вышла.
Медсестра, закончившая свои манипуляции, проводила ее рассеянным взглядом.
Может, поняла, что никогда ее не видела среди сотрудников…
Ей было все равно, поймают ее или нет. Главное – она отомстила. И ему, и его девке. Отомстила так, что они никогда уже не оправятся от ее мести. Так же, как ей не удалось оправиться от его предательства.
…Он давно приглядывался к этой девочке. Явно заброшенный ребенок. Явно из неблагополучной семьи. Скверно одетая. Волосы вечно грязные. К вечеру лицо тоже становилось чумазым, но никого это не волновало. Вообще никого не волновала эта девочка, проводившая во дворе целые дни, летом – до темноты. Дети не слишком ее жаловали, не принимали в свои игры, так что она сама в одиночестве копалась в песке, выкладывала узоры из камушков и осколков стекла, качалась на качелях и на скрипящей старой карусели, прыгала в классики, а если кто-нибудь из более счастливых сверстников оставлял без присмотра мелки – с упоением рисовала на асфальте. Он никогда не видел, чтобы эту девочку кто-то забирал с улицы. Она в конце концов просто уходила сама, ныряла в темноту подъезда. Идеальная добыча.
Один раз он рискнул и угостил ее шоколадкой. Она взяла и съела жадно – явно была голодна.
В другой раз он поманил ее, скрываясь в густой зелени кустов, и протянул пакет из Макдоналдса: большой стакан колы, бигмак, порция картофеля фри.
– Тссс, тихо. Я знаю, что хорошим девочкам не разрешают брать угощение от незнакомцев. И твои родители наверняка против того, чтобы ты ела бигмаки. Но я сам их люблю и решил тебя угостить.
Она не спросила, чем вызвана такая щедрость. Торопливо разорвала пакет и принялась есть.
Завтра, когда стемнеет, он увезет ее отсюда. Сначала отмоет и накормит, потом оденет в красивое платье, чтобы она походила на куколку, и будет играть с ней, долго играть… Ему не хотелось сейчас думать о том, что будет, когда и эта куколка тоже сломается и придется искать себе новую. Он не получал удовольствия от выслеживания и приманивания. Только от обладания.
Охотиться он ездил на окраину или в спальные районы. Девяткино, Старая Деревня, Озерки, Купчино. А с добычей возвращался к себе, в старинную большую квартиру на Московском проспекте.
У него была отдельная комната с коллекцией кукол, несколькими наборами кукольной посуды и ворохом платьев разных размеров, ярких, с пышной юбкой и рукавами-фонариками. Были даже парички с локонами: теперь девочек часто стригли, а ему не нравились девочки, похожие на мальчиков… Если все проходило идеально, то живая куколка играла с прекрасными фарфоровыми куклами, пила чай из кукольного сервиза и вместе с ним наслаждалась миниатюрными пирожными из «Невской кондитерской». Если все проходило неидеально, то… в общем, девочка делала все то же самое, только с гримасой ужаса и икая от слез. Так или иначе, он всегда получал свое удовольствие.
Он уже отработал утилизацию отходов. А платья стирал, сушил, гладил и вешал в шкаф.
До следующей куклы.
Он смотрел на девочку и представлял, как поведет ее в свой подъезд – «Не споткнись, милая», – по сбитым ступеням, вдоль кованых, когда-то красивых, а сейчас полуразвалившихся перил – «Устала, маленькая? Еще немного, на третий этаж…» – мимо овальных ниш, в которых до революции стояли статуи или вазоны. И девочка будет удивляться красоте выщербленной плитки под ногами, а когда войдет в квартиру – застесняется, она же никогда не была в таком просторном и красивом жилье.
Он очень любил антиквариат.
Он очень любил все старинное. Меняя дверь на металлическую, попросил переместить на нее слегка побитый фарфоровый овал с номером квартиры, который, наверное, висел на двери еще с дореволюционных времен.
И девочек он тоже любил старинных. С тех пор как в возрасте восьми лет прочел «Детство Никиты» «красного графа» Толстого и влюбился в Лилю Бабкину. Он наизусть выучил их первую встречу и даже теперь мог читать на память, как стихи:
«Лиля была одета в белое платье с голубой шелковой лентой, завязанной сзади в большой бант. В ее светлых и вьющихся волосах был второй бант, тоже голубой, в виде бабочки. Никита, подойдя к ней, покраснел и шаркнул ногой. Лиля повернулась на стуле, протянула руку и сказала очень серьезно:
