А еще Сандугаш все время думала о Косте, о том, как она вернется с миллионом, они купят домик и заживут вдвоем. Маленькая семья, ее личный рай. Правда, никак не удавалось поговорить с ним по телефону: она звонила несколько раз, но звонок все время срывался, плохая связь. И каждый такой звонок съедал половину баланса на ее телефоне… Непозволительная роскошь для человека, который живет в мегаполисе без денег и совсем один. Ничего страшного, осталось недолго потерпеть, и они будут вместе.
О том, что после победы в «Мисс Стране» у нее будут какие-то социальные обязательства, Сандугаш не думала вовсе.
Тосковала она не только по Косте, но еще и по Соловью. Когда она находилась рядом с Костей – ее все устраивало, не до снов было, не до видений. А вот когда приехала в Москву – затосковала. Не хватало присутствия в ее жизни Соловья. Пусть в ночной жизни, пусть во снах… Зато убийств она не видела по-прежнему, и это было хорошо. А Белоглазый если и появлялся в ее сне, то в обличье волка, и ничего не делал, просто стоял и принюхивался, словно искал ее.
Может быть, сказывалось утомительное многолюдье, или сны отгоняло ощущение давящей тяжести, которое сделалось не столь мучительным, как в детстве, но все-таки не позволяло ей засыпать по-настоящему глубоко, так что вставала Сандугаш всегда слегка невыспавшейся.
Ей нужна была работа. Очень. Сандугаш не собиралась привередничать – готова была хоть полы мыть, хоть собак чьих-нибудь выгуливать. Ее задача – не карьера, не поиск теплого местечка, а просто добыть немного денег, несколько тысяч, чтобы от голода не шатало. Чтобы не прийти на финальный кастинг утомленной, с впалыми щеками и тусклыми глазами. А то первая московская неделя сильно отразилась на ее наружности, о которой девушка привыкла не заботиться вовсе. Но вдруг однажды утром она посмотрела на себя в зеркало и нахмурилась – кожа какая-то серая, тени под глазами, губы сухие.
– А что ты хочешь? – промурлыкала Мила, которой она вечером пожаловалась. – Это город-вампир. Дает тебе возможности, а взамен пьет твои соки. Без ботокса тут долго не протянешь.
Сама Мила была помешана на уходе за собой и почти все деньги вкладывала в тело, считая его основным капиталом. Сандугаш было странно за этим наблюдать. В ее вере считалось, что тело – только одежда, временный пересадочный пункт. Сколько у нее было таких тел, сколько еще будет. Она с детства не ассоциировала «я» с той оболочкой, в которой оно содержалось. Понимала, что ее «я» родом из вечности и мало отношения имеет к этим красивым волосам, острым коленкам и высоким скулам. Красота – бонус, счастливый билетик, сорванный джекпот. Но красота – это не она сама, не ее сущность.
Мила же каждую неделю ходила к косметологу. Ей делали какие-то уколы, чтобы губы казались пухлее, а щеки, напротив, меньше. Верхний слой кожи сжигали кислотами. Из вены брали кровь, чтобы добыть из нее плазму, а потом вколоть в лицо – настоящая оргия современной леди Батори. Шкаф Милы ломился от одежды: сотни платьев, чулочков, корсетов, пальто. Это было чудачество какое-то – столько почти одинаковой одежды для одного человека. Бывали дни, когда Мила отказывалась от еды, чтобы купить лишний стопятидесятый лифчик – это напоминало уже психиатрический диагноз.
Но сама Мила считала, что никакой это не невроз, а инвестиция. Современная женщина должна инвестировать во внешность, если хочет выбиться наверх. Разумеется, если дело происходит в Москве. Да, считается, что феминизм потихонечку завоевывает город, но пройдет еще в лучшем случае десяток лет, прежде чем женщин перестанут оценивать по внешности.
Мила была болтлива – во время вечерних чаепитий, которые у девушек быстро стали традицией, говорила преимущественно она, Сандугаш же молчаливо любовалась ее оживленным лицом и купалась в кипучей энергии, которую излучала соседка. Ей казалось очевидным, что самая главная проблема Милы – в неопределенности. Она сама не знает, чего хочет, и каждой случайной прихоти может придать статус целина-века. Распыляется непонятно на что. То мечтает стать бьюти-блогером и целые дни тратит на то, чтобы популяризовать свой аккаунт, то очаровывается образом жизни «золотоискательниц» – охотниц за состоятельными мужчинами. То ведет себя как профессиональная гетера, то играет бедную овечку, будущую жрицу немецкой формулы трех священных «К»: Kinder, Küche, Kirche, «дети, кухня, церковь».
У Милы был любовник, старше ее на двадцать лет, женатый. Встречались они почти пять лет. Познакомились красиво, как в кино. Был дождь, Мила шла по набережной – вернее, не шла, а ковыляла, потому что на ней были туфли на платформе высотой двенадцать сантиметров, и она боялась поскользнуться и сломать ногу. Красавица и котурны. Промокла до нижнего белья. Платье прилипло к телу, через шелковую ткань красиво просвечивала грудь. Настроение было паршивым – Мила устала, была голодна, ужасно замерзла. Терять было нечего, и она остановилась закурить – плохая идея, потому что ливень затушил сигарету еще до того, как она успела сделать первую затяжку.
И вот ее будущий любовник, Иван, как раз в тот момент проезжал мимо, и его очаровало спокойствие девушки, которая, казалось, никакого внимания не обращала на буйство стихии. То, что в реальности было утомленностью и капитуляцией, он принял за редчайший сорт безмятежности, который у некоторых в крови. Как не подвезти такое сокровище! Как упустить – век же не простишь себе. Тем более что у Ивана полным ходом цвел кризис среднего возраста – отношения с женой давно напоминали холодную войну, а уходить из семьи насовсем он не собирался, потому что младшей дочери было всего четыре года. Находил отдушину в романах на стороне, стараясь только получать удовольствие, не опускаясь в чужие глубины. Это была такая разновидность верности – не позволять себе серьезных отношений.
Но вот увидел девушку, которая пыталась закурить под проливным дождем, и что-то екнуло внутри. Как будто колокольчик медный в самом сердце прозвенел. Он подбросил Милу до дома, по дороге они почти не разговаривали, но безмолвие было понятнее слов – оба понимали, к чему все идет. Припарковавшись у ее подъезда, Иван повернулся к девушке, посмотрел ей в глаза и вдруг дал по газам. Передумал отпускать. Увез к себе.
Домой не мог, конечно, – жена, двое детей, еще и теща приехала из Саратова, собиралась неделю погостить и зависла на месяц. В гостиницу не хотелось – как-то пошло. Поехали к Ивану на дачу. Конечно, тоже не лучший вариант – там все обустроено его женой, семейные фотографии в латунных рамочках, детские рисунки магнитами к холодильнику прикреплены. Зато старые яблони в саду, зато дождь молотит по жестяной крыше и есть камин, в котором ароматно потрескивают березовые дрова. А перед камином – медвежья шкура с проплешинами. Еще отец Ивана ее в стародавние времена у местных охотников купил. На этой шкуре они с Милой и прикоснулись друг к другу впервые.
Была ли Мила влюблена? Пожалуй. У любви много ликов. Мила не была способна на чувство живое и страстное, ведущее к самопожертвованию и самовозгоранию. Она вообще была рациональной и спокойной. Но Иван стал источником света, на который она полетела как мотылек.
Первые три года Мила надеялась, что он разведется. Нет, он ее никогда не обманывал, на словах ничего не обещал. Тему его семьи они вообще всегда деликатно обходили, как будто жены с детьми и не было. Как будто просто так, по каким-то неведомым законам, он всегда встречал Новый год не с Милой и не мог пригласить ее к морю на пару недель. Первые два года она надеялась, потом перестала. Привыкла к тому, что есть.
