Стюарт посещал «Седар-Лейкс» уже несколько месяцев, когда к нам пришла какая-то женщина и заявила, что хотела бы взять мальчика к себе. Как и полагается в подобных случаях, мы провели полную проверку заявительницы, но все, казалось, было в полном порядке. Эта женщина никогда не привлекалась ни к уголовной, ни к административной ответственности, проверка жилищных условий тоже прошла удовлетворительно. В целом она производила впечатление человека, который прекрасно умеет общаться и вести себя в обществе, а ее коллеги из «Седар-Лейкс», где она работала, дали ей просто превосходные характеристики.
Признаюсь, мы все были очень рады за Стюарта. Нам казалось – мы сумели обойти и систему, и статистику и найти нашему «великому немому художнику» новый дом и новую мать. С тех пор и вплоть до сегодняшнего дня я о Стюарте больше ничего не слышала.
Мэнди удовлетворенно кивнула. Судя по ее лицу, она быстрее меня сложила кусочки полученной нами информации в некую картину и пришла к какому-то решению.
– Пожалуй, я распоряжусь больше не публиковать в газетах объявления о розыске его родителей, – сказала она.
– Почему?
– Похоже, тут просто некого лишать родительских прав.
– Откуда ты знаешь? – возразил я. – А что, если Майки не подкидыш? Что, если его настоящие родители все-таки существуют, что, если они тоскуют по нему, ищут его… Ведь какая-то женщина все-таки произвела его на свет! Должно же это хоть что-нибудь значить!
Мэнди покачала головой.
– Я тебя отлично понимаю, Чейз. Я понимаю, чтó ты чувствуешь – в конце концов, ты и сам когда-то был в подобном положении, но… Поверь, за этим мальчиком никто не придет. Никогда.
Шерри молча кивнула, соглашаясь с Мэнди, но я никак не мог успокоиться.
– И что будет с ним дальше? – спросил я, глядя на обеих женщин.
– Штат возобновит опеку над мальчиком. Учитывая его прошлую жизнь и насилие, которому он подвергался… Откровенно говоря, шансов попасть на воспитание в приемную семью у него не слишком много, не говоря уже об усыновлении. Скорее всего, он останется на попечении штата до тех пор, пока ему не исполнится восемнадцать.
В одной из песен Шерил Кроу говорится о том, что первая боль – самая сильная, и это действительно так. И все же я бы добавил в эту песню еще один куплет. Я бы спел о том, что каждый взрослый, который причинил боль ребенку, заслуживает того, чтобы ему в спину воткнули кинжал – воткнули и сломали у самой рукоятки.
Мысленно я представил, как Майки играет с дядей в шахматы, как держит за руку миссис Хэмптон, как ест «Мунпай», как протягивает Томми бинт, как стоит на улице и смотрит на похоронную процессию, прижав ладонь к сердцу, словно принося Клятву верности
[75]. Я мог бы припомнить еще немало подобных картин, забыть которые мне было бы трудновато.
Да я и не хотел их забывать. За считаные дни Майки-Бадди-Стюарт перестал быть просто героем статьи, которую я писал по заданию редакции. Он стал для меня чем-то бóльшим…
Совершенно неожиданно я подумал об Иисусе – о том, как он сидел на камне в окружении детей; быть может, одного или двух Он даже взял на колени. Кажется, именно тогда Он сказал: «А кто соблазнит одного из малых сих… тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской».
[76] Я – не Иисус, поэтому я бы выстроил всех, кто причинил зло Майки, в один ряд, привязал бы их к бамперу «Петербилта»
[77] и протащил по шоссе, как связку пустых пивных банок.
А еще я со страхом думал о том, как же мне теперь быть, что сказать Майки?.. Как объяснить ребенку, что никто никогда не свернет на подъездную дорожку, которая ведет от шоссе к дому? Как лишить его надежды?..
Чего я точно не собирался делать, так это звать его Стюартом. На мой взгляд, это имя больше подходило не живому человеку, а мышонку из фильма: аутсайдеру, который вызывает только жалость и сочувствие и который никогда, ни при каких условиях не станет чьим-то сыном – не станет человеком. И меньше всего это имя подходило мальчугану, который рисовал, как Норман Роквелл, и был способен с поистине королевской щедростью подарить бейсбольную карточку с Хэнком Аароном полузнакомому старику, который всего-навсего был к нему добр.
Нет, думал я, Стюарт – не имя для мальчишки, которого предавали, продавали и передавали из рук в руки и которого безжалостно колотили за каждое слово и каждый звук – для мальчишки, который слишком напоминает мне… меня самого.
Глава 37
Я проспал всего час или около того, когда в палубный люк яхты постучала Томми. Я открыл и, высунув наружу голову, оглядел неподвижную темную воду и дремлющие заросли травы.
– Ты хоть знаешь, сколько сейчас времени?
Томми с неожиданной энергией схватила меня за запястье и, развернув к себе, посмотрела на часы.
– Только-только минула полночь. – Она хмыкнула. – Извини, должно быть, я все еще живу по калифорнийскому времени. Привычка, знаешь ли… Впрочем, если честно, то по ночам мы почти не спали. Кинотусовка превращает большинство людей в сов.
Я пробрался на свой крохотный камбуз и сел, обхватив голову руками и пытаясь прогнать сон. Томми швырнула мне рубашку.
– Одевайся и пошли.
Откровенно говоря, полуторачасовой сон почти не освежил меня. Я буквально с ног валился от усталости. А если судить по лицу Томми, то она чувствовала себя еще хуже, чем я.
– Куда «пошли»?
– Я должна кое-что тебе показать. Что-то очень, очень интересное!..
– Что такого интересного ты можешь мне показать в такой… в такую поздноту?
– Слушай, ты можешь хотя бы сейчас не задавать вопросов? Я хочу показать тебе одну вещь именно сейчас, потому что потом мне может не хватить на это сил.
Я вздохнул.
– И почему это тебе непременно нужно настоять на своем?
Томми подбоченилась и воинственно вздернула подбородок.
– Потому что я видела себя в зеркале и я знаю, что времени у меня совсем мало. И с каждым часом его остается все меньше… – Она закатила глаза. – В общем, хватит болтать, Чейз. Заводи машину, и поехали.
Кряхтя и потирая поясницу, я кое-как поднялся, натянул футболку – наизнанку и задом наперед – и помог Томми спуститься в лодку. На берегу я огляделся, но не увидел никаких машин, кроме моей «Викки», на которой я приехал вчера.
