«Без этого не обойтись, – пояснил он. – Если цветов будет слишком много, стебель согнется или вовсе сломается, а это нехорошо. Пусть цветет сколько хочет, а мы дадим ему на что опереться».
– Ты в порядке? – спросила Мэнди, которую, должно быть, встревожило отсутствующее выражение моего лица.
– Да, конечно… Я… я просто засмотрелся, как играют. – Это была жалкая ложь, но ничего более подходящего мне не пришло в голову.
И я стал смотреть, как Майки провожает взглядом каждый флайбол
[66], как он с жадностью смотрит на цифры на табло и как трогательно болтаются в воздухе его ноги, которые доставали до пола, только когда он наклонялся вперед. Мэнди, как я заметил, тоже искоса поглядывала на мальчика. Похоже, для нас обоих он перестал быть просто «работой» – рутинным редакционным или служебным заданием.
Тут я подумал о своей статье, точнее – о последней, третьей ее части, которую мне предстояло сдать через пару дней. Ред считал, что читатели быстро потеряют интерес к истории мальчика, если в ней не будет какой-то развязки, какого-то конкретного финала. «Найди его, – велел он. – Финал есть, его просто не может не быть». Но где же этот финал в истории Майки, задумался я. Где счастливый конец? Ведь ни одна орхидея не станет цвести, если ее корни будут терзать пассатижами, прижигать сигаретами и заливать пивом. Должно пройти время, много времени, прежде чем цветок снова оживет.
А Майки, не подозревая о моих не слишком веселых и довольно далеких от бейсбола мыслях, не отрываясь следил за бэттером – за каждым его движением. Липкая от сладкой ваты рука неосознанно чертила в воздухе невидимые линии и контуры, накладывала тени и полутени, словно его мозг мог мыслить только при помощи карандаша – реального или воображаемого. Дядя, сидевший слева от мальчика, беспрерывно комментировал происходящее, рассказывал о бэттерах и других игроках, об их талантах, о сильных и слабых сторонах. В кои-то веки, подумалось мне, дядя взял на себя роль комментатора-аналитика. Впрочем, ничего удивительного в этом не было – ведь он болел за «Краснокожих» уже лет тридцать подряд и, конечно, прекрасно разбирался, кто есть кто в этом виде спорта. И все же, слушая его, я не мог не думать о том, что Томми сделала бы это лучше и что нам всем будет очень ее не хватать.
После двух аутов в начале седьмого иннинга бэттер отбил мяч высоко, но не слишком далеко – в зону центрального аутфилдера («Такой мяч называется поп-аут», – шепнул дядя на ухо мальчику, но я все равно услышал), и Эндрю Джонс с легкостью поймал его на лету, добившись третьего аута
[67]. После этого «Краснокожие» дружно направились к своей скамье, персонал стадиона установил на поле защитные сетчатые барьеры, из динамиков зазвучала громкая музыка. Словно по команде, дядя и я вскочили на сиденья, сорвали с голов бейсболки и, обняв друг друга за плечи, запели вместе со всей Атлантой «Возьми меня на матч, возьми меня вместе со всеми…»
[68]
Глядя на нас, Мэнди расхохоталась. Майки подтянул под себя ноги, но встать на сиденье не осмелился и только смотрел на нас со смесью острого любопытства, изумления и легкого потрясения. (Еще бы – такие большие дяди, а ведут себя как невоспитанные школьники!) Нас это, впрочем, не смутило. Подняв наши бейсболки как можно выше, мы с дядей с упоением выкрикивали слова бейсбольного гимна.
Разминка после первой половины седьмого иннинга – это старая бейсбольная традиция, происхождение которой так и остается тайной, покрытой мраком. На этот счет существует несколько теорий или, скорее, легенд, но факт остается фактом: никто не знает, кто и когда придумал эту паузу. Согласно одним источникам, авторство приписывается президенту Говарду Тафту
[69], согласно другим – брату Джасперу
[70] из Манхэттенского колледжа. Пока дядя рассказывал Майки, как вышло, что в разминке участвуют не только игроки, но и зрители (они поднимают руки и отплясывают на креслах), я воспользовался перерывом, чтобы сходить в туалет.
По дороге до подтрибунного помещения мне повсюду мерещилась Томми. Маленькие девочки, сидевшие на отцовских плечах с клубками розовой сладкой ваты в руках и с нарисованными на рожицах индейскими томагавками, парили вокруг меня, точно оседлавшие облака ангелы, и каждая казалась мне уменьшенной копией Томми. В ушах у меня звучали ее подробные аналитические комментарии, на которые она была большая мастерица. Я точно наяву слышал ее смех, впитывал в себя ее детскую чистоту и невинность и в то же время ясно понимал: оставшаяся в Брансуике женщина, отягощенная стыдом и последствиями неправильно принятых решений, уже не сможет летать на облаках, а будет только дрожать от холода под льющимся из них дождем.
Странное беспокойство, овладевшее мной, было столь сильным, что, выйдя на обращенный к парковке балкон, я достал мобильник и позвонил в комнату над амбаром. На часах была почти половина десятого, и я надеялся, что Томми уже вернулась и, может быть, легла или ложится спать.
Телефон прозвонил восемь раз, но трубку никто не взял.
К концу девятого иннинга «Краснокожие» проигрывали уже два очка. Похоже было, что первый в жизни Майки бейсбольный матч закончится совсем не так, как мы надеялись. Дядя, во всяком случае, был серьезно обеспокоен назревающим поражением наших любимцев. Соотношение болов и страйков у нашего бэттера было совсем никуда, и он нервно перебирал ногами на месте, надеясь хотя бы еще раз отбить мяч как положено. На базах было двое игроков, поэтому свежий питчер, появившийся из разминочного тоннеля, бросил не слишком сильно, но при этом так хитро закрутил мяч, что он сначала отклонился в сторону, а перед самым бэттером круто нырнул вниз. Бэттер размахнулся, но ударил неудачно – мяч взлетел высоко вверх, уходя вправо. Защитник первой базы попятился, правый аутфилдер побежал вперед, так что оба оказались за фал-линиями, но мяч уже упал на трибуны рядах в двадцати под нами. Он ударился о ступеньки прямо в середине лестницы, отскочил от бетона и, вращаясь, полетел дальше по какой-то уже совершенно невообразимой траектории.
Каждый мальчишка, который идет на бейсбол, мечтает принести с игры какой-нибудь сувенир: бейсболку, программку, брелок или вымпел. Все эти вещи не просто память о событии – это доказательство того, что «мы были», «мы видели», «мы стали частью величайшей в мире игры». Именно поэтому, уходя со стадиона, мы бережно прижимаем эти безделушки к груди, дорожим ими, бережем их, хвастаемся ими перед приятелями. Обладатель памятного сувенира становится героем для любого мальчишки, который хоть раз в жизни бросал бейсбольный мяч. И все же существует единственный настоящий сувенир, который ценится дороже всего и за который любой болельщик без колебаний продаст душу дьяволу.
