Майки покачал головой.
– Он был художник… совсем как ты.
Брови мальчика удивленно приподнялись.
– Да, как ты. Впрочем, с карандашом ты, пожалуй, обращаешься даже ловчее. Но Микеланджело рисовал не только карандашом, но и красками. – Дядя усмехнулся. – Однажды он так расписал потолок одной церкви, что люди любуются им вот уже шесть веков. А еще Микеланджело был скульптором… – Он достал из кармана небольшой молоток, скарпель с деревянной ручкой и положил все это на крыльцо между собой и мальчиком. – Говорят, Микеланджело сам ходил в карьеры, где добывали камень, и просил каменотесов вырубить для него большую глыбу мрамора – размером с «Бьюик» или даже больше. Когда мрамор доставляли в мастерскую, Микеланджело на пару лет закрывался там и не торопясь высекал из мрамора разные фигуры – людей, коней, ангелов, даже королей. Сначала он работал большим молотом и большим зубилом, потом брал в руки маленький молоток и скарпель, а под конец и вовсе орудовал ручным резцом, наждачной бумагой и мокрым бархатом. Люди восхищались статуями, которые изготавливал Микеланджело, и часто спрашивали мастера, как ему удалось изваять такую красоту из бесформенной мраморной глыбы. А он им на это отвечал: «Я ничего не сделал. Статуя с самого начала была внутри камня, я просто удалил все лишнее». Свою работу он называл «высвобождением внутренней формы», понимаешь? Многие богатые люди покупали статуи Микеланджело. Владеть такой статуей было большой честью, поэтому владельцы всегда старались установить их на почетное место, чтобы другие люди могли им завидовать.
Майки смотрел на дядю с интересом, и он слегка похлопал его по груди.
– У тебя внутри тоже есть нечто такое, что не стыдно показать окружающим. Рабочие откололи этот кусок мрамора от большой плиты и выбросили в мусорную кучу, потому что они не знали, что заключено внутри. Они не умели видеть так, как видел Микеланджело. Если бы среди них оказался хоть один достаточно зоркий человек, он бы разглядел заключенное в мраморе чудо, которое старается поскорее выбраться наружу. Такое же чудо есть и в тебе… жаль только, что жизнь работает в основном молотком и зубилом. Конечно, мне хотелось бы, чтобы было по-другому, но… – Дядя достал из кармана кусок мягкой фланели и, развернув, положил на колени Майки. – Главное – помнить, что наступит черед и для бархотки.
Майки пристально смотрел на него, явно ожидая продолжения, но дядя уже сказал все что хотел, и только крепко прижал мальчика к себе. Еще некоторое время мы сидели молча, глядя, как танцуют в тумане светлячки, потом на крыльцо вышла тетя Лорна, которая, по-моему, подслушивала за сетчатой дверью, и протянула мне стеклянную банку с крышкой, в которой было пробито несколько отверстий.
Спустившись с крыльца, я направился к пастбищу и вскоре уже прыгал по траве, хватая руками живые звезды. Майки, склонив голову, внимательно наблюдал за мной. Вскоре моя стеклянная банка засветилась, как сигнальный фонарь на бакене посреди реки, и следующий час мы носились по пастбищу уже втроем, включая дядю. Под конец мы основательно запыхались и выбились из сил, но зато сумели упрятать в нашу банку добрую половину Млечного Пути.
Когда мы уже укладывали Майки в постель, дядя поставил банку рядом с ним на столик, где она каждые несколько секунд вспыхивала, как метеор в ночном небе. В дверях мы задержались, и дядя шепотом спросил:
– Ты скажешь или я?
– Думаю, ему хотелось бы, чтобы это был ты.
Дядя на цыпочках вернулся в комнату и, присев рядом с кроватью, заглянул в стекло, а я замер на пороге своей бывшей комнаты, приготовившись слушать и запоминать.
– Ты никогда не задумывался, почему Бог сделал так, чтобы у светлячков светилась именно задница? – раздался в темноте дядин шепот.
Я покачал головой и улыбнулся. Все-таки смех – лучшее лекарство от боли.
* * *
Внезапно мне очень захотелось оказаться на своей яхте, поэтому я снял с крючка ключи от машины и направился к выходу. Я был уже около «Викки», когда позади скрипнула, открываясь, сетчатая дверь. Сев в кабину, я завел мотор, но трогаться с места не спешил. Ждать мне пришлось недолго. Подойдя к машине, дядя прислонился к крылу и взглянул на меня, ожидая, пока я спущу на него оставшихся собак. Я все еще злился, это правда, но, посмотрев на дядю – на его пожелтевшую футболку, на сожженную солнцем шею, на покрытые веснушками руки и честное лицо, – я почувствовал стыд. Да, я был готов выместить свое дурное настроение на ком угодно, но только не на нем.
– Откуда ты знаешь про Микеланджело?
Он улыбнулся и переместил зубочистку из одного уголка губ в другой.
– Ты удивишься, когда узнаешь, сколько мне известно разных вещей.
Я не часто позволял себе разговаривать с дядей Уилли свысока. В конце концов, он прожил долгую жизнь и знавал нелегкие времена, так что с моей стороны было бы как минимум самонадеянно полагать, будто я разбираюсь в чем-то лучше его. И все же иногда мне требовалось стравить скопившийся внутри пар, когда тот грозил сорвать крышку.
– Так что же не дает тебе покоя, сынок?
– Честно?
Он кивнул.
– Ты.
– Ах вот оно что!.. И что тебе так во мне не нравится?
– Дядя Джек отнял у тебя все. Почему ты не попытался хотя бы нанять адвоката, чтобы оспорить его обвинения? Я уже не говорю о том, чтобы нанести ответный удар. Наверняка у него есть слабые места, и ты мог бы…
– Ну, допустим, я все это сделал. И чего, по-твоему, я бы этим добился?
– Уважения.
– А еще?
– Ты вернул бы себе доброе имя.
– А еще?
– Люди бы тебя ценили…
– И всего-то?
– Ну, ты, наверное, мог бы занять в обществе определенное положение…
Дядя мягко рассмеялся.
– Но все это у меня есть!
– Есть?! Как так? Правильно Томми сказала – дядя Джек просто вытирает о тебя ноги. Почему ты хотя бы не выскажешь ему в лицо все, что ты о нем думаешь?
Дядя всегда умел одним ударом обратить в ничто самые изощренные мои аргументы, причем часто делал это в самый неожиданный момент. Вот и сейчас он окинул меня долгим взглядом и заговорил очень спокойно и негромко, так что я сразу понял – он говорит не столько о своем брате, сколько обо мне – и со мной.
– Слово, сказанное шепотом, запоминается лучше, чем крик. Запомни это, Чейз.
– Но, дядя, я не сомневаюсь ни в тебе, ни в достоверности всего, чтó тебе известно… Мне только непонятно, почему ты продолжаешь об этом молчать!
– Я тебя хорошо понимаю. И все же тебе придется и дальше доверять своему старому дяде Уилли, который знает, чтó делает.
– Я доверяю тебе. Всегда доверял, но… – Я посмотрел наверх, на окно, за которым спала Томми. – Сейчас это гораздо труднее.
– Я все равно не могу рассказать тебе то, что ты хочешь узнать.
