На такое способна только любовь, которая дает имена безымянным и делает немых говорящими.
Глава 42
Я сидел в своем кабинете и просматривал уже готовую статью, когда ко мне заглянул Ред.
– Ты закончил? – спросил он.
Я сохранил написанное, вывел статью на принтер и протянул ему. Встав возле выходившего на тюрьму окна, Ред начал читать. Закончив, он снова повернулся ко мне и положил статью на стол.
– Джек знает?
– Пока нет.
Ред неожиданно рассмеялся.
– Хорошенький сюрпризец вы ему приготовили, ничего не скажешь!
– И это еще не все, – сказал я.
Он приподнял брови.
– А как поживает другая твоя статья?
– Которая?
– Та, над которой ты работал столько лет.
– Мне по-прежнему кое-чего не хватает.
– Ну хоть догадки какие-то есть?
Я пожал плечами.
– Мне кажется, я знаю, что произошло. Я просто не могу этого доказать.
Ред вышел в коридор и уже оттуда велел:
– Продолжай копать.
Я перевел компьютер в спящий режим и схватил со стола ключи от машины.
– Куда это ты собрался?
– Хочу свозить младшего братишку на рыбалку… – пояснил я. – Ну или что-то вроде того.
– Надеешься на хорошую добычу?
– Да. – Я кивнул. – Как минимум это будет моя «Викки».
* * *
Решение суда, запрещающее мне приближаться к банку дяди Джека, продолжало действовать, поэтому Мэнди пришлось обратиться к судье за специальным разрешением. Уж не знаю, какие аргументы она приводила, однако судья Такстон довольно быстро удовлетворила ее просьбу, выписав специальный ордер, в котором в качестве основного условия было указано: в банк я могу войти только в сопровождении Мэнди. Сейчас она и Майки, ставший за прошедшие дни моей тенью, ждали меня внизу. Мэнди была в строгом деловом костюме; на мальчике были шлепанцы, обрезанные джинсы и футболка с эмблемой «Бульдогов Джорджии», которая когда-то принадлежала Томми.
Я присел перед ним на корточки.
– Отличный прикид, приятель.
Майки просиял и с легкостью забрался ко мне на спину, после чего мы двинулись в путь. Все еще таща его на закорках, я вошел в банк, где нас встретили дежурный администратор, хранивший непроницаемое выражение лица, и тот самый полицейский, который уже дважды арестовывал меня. Не поздоровавшись и даже не предложив нам кофе, администратор провел нас по коридору в отдельную комнату, примыкавшую к высокотехнологичному хранилищу банка. Там я назвал управляющему номер 1978, он принес запертую сейфовую ячейку, и мы по очереди вставили в замки каждый свой ключ. После этого, так и не сказав ни слова, администратор удалился, плотно прикрыв за собой дверь, а я открыл крышку ячейки, вынул оттуда пачку бумаг и разложил их на столе. Бумаги были старые, пожелтевшие, но от них все еще пахло духами Томми, и я невольно подумал о том, что каждую из них она когда-то держала в руках. Большинство бумаг представляли собой депозитные квитанции и сертификаты, датированные восьмидесятыми годами прошлого, XX века. Несколько квитанций были выписаны крупной брокерской фирмой из Нового Орлеана, а остальные – офшорным банком, расположенным на Багамах. Суммы, проставленные в документах, впечатляли. Снова и снова я перечитывал одну из квитанций, пока – примерно на третий или четвертый раз – не понял, о какой именно операции идет речь.
– Ни хре… – Я покосился на Майки и поправился: – Ничего себе!
Мэнди, склонившись над столом, рассматривала квитанции и сертификаты вместе со мной. Томми рассортировала документы по датам, поэтому я заново разложил их на столе уже в хронологическом порядке, пытаясь охватить всю картину. На сей раз ни мне, ни Мэнди не потребовалось на это слишком много времени.
Глаза Мэнди округлились, а рот слегка приоткрылся.
– Подумать только, что все это столько лет хранилось у него под самым носом! Эти документы его уничтожат. Хотела бы я знать, как Томми их заполучила?
Если и существовала такая вещь, как «бумажный след», то именно он был сейчас перед нами. Письменные свидетельства, подлинные документы, являющиеся одновременно неопровержимыми уликами.
– Трудно сказать. Впрочем, Томми могла пролезть куда угодно. – Я взглянул на разложенные передо мной недостающие фрагменты головоломки, мысленно завершая последнюю главу статьи, которую писал бóльшую часть жизни.
На самом дне ячейки, под документами, я нашел две фотографии. На одной из них была Томми, снятая в старшей школе. Стоя между дядей и мной, она крепко обнимала нас за плечи. Именно такой я хотел бы ее запомнить, и она наверняка это знала. Второй снимок был сделан первого августа на нашем заднем крыльце – в тот самый день, когда Майки получил первый в своей жизни «деньрожденный» пирог. Тогда нас всех «щелкнула» тетя Лорна – на память. На фото дядя и я стояли, а Томми сидела у наших ног и обнимала мальчугана, рот которого все еще был испачкан глазурью. Даже на этом любительском снимке волосы Томми казались тусклыми и редкими, темные глаза ввалились, а лоб пересекали едва различимые морщинки страдания. Внимательно разглядывая фотографию, я заметил то, на что не обратил внимания тогда: вдоль подола ее футболки было мелкими буквами написано: «Американская девчонка». Сзади к снимку был прилеплен желтый стикер, на котором Томми написала: «Трое мужчин, которыми я восхищаюсь… они успели вскочить на последний поезд до побережья»
[81].
И вновь я словно наяву услышал ее голос, увидел лукавую, озорную улыбку и серьезный взгляд, устремленный в бесконечность.
Я держал фотографию перед собой, пока она не стала расплываться, а в боку не закололо от острого спазма. Заметив мое состояние, Мэнди тихо взяла меня за руку, успокаивая и даря утешение. Слова были не нужны – мы прекрасно поняли друг друга.
Майки тоже молчал, хотя его взгляд то и дело перебегал с фотографии на меня и обратно. Впрочем, говорить ему все еще было трудно, хотя он усердно практиковался. Каждый раз, когда он собирался что-нибудь сказать, его лицо багровело от усилий, а губы слегка шевелились, словно пытаясь вспомнить, как произносятся самые обычные слова. Вот и сейчас мальчик покраснел, точно атлет, пытающийся рвануть четырехсотфунтовую штангу, однако, когда он заговорил, я едва расслышал его хриплый, похожий на шепот голос:
– Ты б-без нее скучаеш-шь?
– Да. Очень.
Майки хотел добавить что-то еще, но вместо этого взял у меня фотографию, постучал себя по груди и широко улыбнулся.
Я хорошо умею обращаться со словами – этим я зарабатываю себе на жизнь, и все же слова далеко не всегда способны выразить то, что необходимо сказать. Этому научил меня немой мальчишка-сирота. Впрочем, уже не немой и не сирота…
