– Все, что мне нужно, у меня уже есть. Зачем мне больше?
– Но не можем же мы допустить, чтобы это сошло ему с рук!
– Мэнди, дорогая…
– Неужели вы надеетесь, – добавила Мэнди своим «прокурорским» тоном, – что Джек Макфарленд просто забудет, как сегодня утром вы ворвались к нему в кабинет и… и «зверски избили»?
– Если он почему-то не захочет забыть, тогда я покажу ему вот это… – Дядя повернулся к тете Лорне, и она вложила ему в руку конверт, который он тут же протянул мне.
– Томми просила отдать это тебе.
Подсунув палец под клапан, я вскрыл конверт и вынул оттуда единственный листок бумаги.
Дядя неожиданно расхохотался.
– Хотел бы я посмотреть на рожу Джека, когда ты явишься на ближайшее собрание пайщиков! Держу пари, он просто обос…ется от злости. – Он посмотрел на Майки и зажал ему уши ладонями. – Извини, приятель, случайно вырвалось. Тебе еще рано знать такие слова.
В ответ мальчуган улыбнулся с таким видом, словно ему только что удалось проникнуть в одну из важнейших и наиболее строго охраняемых тайн взрослой жизни.
Я поднес бумагу к глазам и стал читать вслух:
– «Последняя воля Томми Линн Макфарленд. Я, нижеподписавшаяся Томми Линн Макфарленд, будучи в трезвом уме и твердой памяти, предвижу свою скорую кончину от неизлечимой болезни и завещаю все свое движимое и недвижимое имущество, которым я владею на основании закона, моему двоюродному брату, который вплоть до недавнего времени был известен как Чарльз (Чейз) Уокер и который в ближайшем будущем примет имя Лайама Уокера Макфарленда-младшего».
Чуть ниже этого текста стояли подпись и печать нотариуса, которого я не знал, а также подписи свидетелей – дяди и тети Лорны. В самом низу Томми приписала от руки:
«Чейз-Лайам! Сходи в банк Джека, в депозитное хранилище, и возьми то, что лежит в ячейке № 1978 («говорящий» попался номерок, верно?). Ключ от ячейки я тебе уже отдала. Бумаги, которые ты там найдешь, могут тебе очень пригодиться. Забери их ОБЯЗАТЕЛЬНО!!! В конце концов, ты передо мной в долгу – ты сам это много раз говорил. Так вот, ты сможешь сполна со мной расплатиться, когда возьмешь документы. Любящая тебя Томми».
Не в силах поверить собственным глазам, я перечитал письмо еще раз.
– Она знала? Ну, насчет нас с тобой? – спросил я у дяди.
Он кивнул.
– Томми догадалась уже давно. Она говорила, что у нас с тобой одинаковые глаза.
– Почему же она ничего мне не сказала?
– Потому что я просил ее не говорить.
Я задумался, пытаясь вспомнить все, что запомнилось мне из нашей совместной жизни.
– Да, это многое объясняет… – проговорил я наконец.
Дядя заглянул в завещание, которое я по-прежнему сжимал в руке.
– Джек, разумеется, попробует его оспорить, хотя он не может не понимать, что у тебя на руках – полный флеш рояль.
– Мне казалось – ты говорил, что не любишь играть в карты, – перебил я.
– Не люблю, – подтвердил дядя. – Но это не значит, что не умею. – Он покачал головой. – Вот же как бывает в жизни!.. Ведь именно Джек когда-то научил меня всем премудростям покера!
Отложив в сторону завещание Томми, я как раз разглядывал свое свидетельство о рождении, когда мне в глаза бросилось одно несоответствие в датах. Сделав быстрый подсчет, я показал документ дяде:
– То есть на самом деле мне не двадцать восемь лет, а тридцать?
– Так и есть.
– Похоже, я только что потерял два года жизни, – пробормотал я.
Он взглянул на меня немного исподлобья.
– Ты на меня сердишься?
– Ты имеешь в виду – за то, что я прожил столько лет, не зная, кто я и кто мои родители… и за то, что все это время ты знал, но продолжал молчать? – Я окинул взглядом тесно стоящие вокруг деревья Святилища, могилу Томми, черную воду бывшего Бычьего болота, которая медленно, почти незаметно для глаза, текла к океану, и… покачал головой. – Большую часть жизни, – сказал я, – я провел, глядя на нашу подъездную дорожку в надежде увидеть вдалеке свет фар свернувшего с шоссе автомобиля. Я представлял, как подъедет к дому мой родной отец, как он выпрыгнет из кабины внедорожника с привязанным к багажнику новеньким блестящим велосипедом и заберет меня домой, но каждый раз, когда я рисовал себе эту картину достаточно долго, я начинал замечать, что у моего отца – твои глаза и твое лицо.
Дядя – то есть теперь уже не дядя, а мой отец – низко опустил голову, и слезы, струившиеся из его глаз, закапали на жирную черную землю.
Наконец мы поднялись с земли и под неумолчный шорох листвы созданного Эллсуортом Святилища тронулись в обратный путь. Майки шагал рядом с человеком, который с самого начала был моим отцом, и держал его за руку. Внезапно он остановился, потянул его за руку, и дядя присел перед ним на корточки. Мальчуган мучительно сморщился, на его переносице появилась морщинка, а губы судорожно скривились. На покрасневшей шее набухла синеватая вена, плечи напряженно приподнялись. Я смотрел на эту вену и видел, каким частым стал его пульс. Майки посмотрел на Лорну, на Мэнди, на меня, на большую мозолистую руку, которую он так и не выпустил.
– М-м-м-ы-ы… – услышал я тихий, похожий на нежное мычание новорожденного теленка звук. – М-м-м-ы-ы… – Мальчуган перевел дух и проговорил медленно, но достаточно отчетливо: – М-мы те-э-перь се-емья?
Дядя одним движением обхватил худенькое тело мальчика и, выпрямившись во весь рост, крепко прижал к груди. Крепко обнимая Майки, он засмеялся тихим счастливым смехом солдата, который вернулся с войны домой и увидел, что на крыльцо высыпала вся его семья и что к каждому деревцу на подъездной дорожке привязана яркая желтая ленточка
[80].
В конце концов дяде все же удалось справиться со своими чувствами.
– Да! – радостно воскликнул он. – Мы – семья! – И, закинув мальчишку на плечо, точно мешок с картошкой, он пощекотал ему ребра. – Так и запиши у себя в блокноте!
И дядя снова рассмеялся, на этот раз – глубоко и раскатисто.
– Ты умеешь говорить? – удивленно спросила Мэнди у мальчика.
Повиснув у дяди на плече, он все же ухитрился пожать плечами, и Мэнди задорно подбоченилась.
– Почему же ты раньше не говорил?
– Н-не хотел.
Потом я пересадил Майки к себе на плечи и первым двинулся вброд через ручей и озеро. Мальчуган то несильно тянул меня за уши, направляя в одну или в другую сторону, то пытался ловить светляков, с гудением вившихся над его головой. Когда вода дошла мне до живота, я вдруг понял, что произошло. После целой жизни, проведенной в неведении, я наконец узнал, кто я такой, узнал свою историю.
