Наконец Майки повернулся и, слегка наклонившись, заглянул в могилу в поисках тела, но гроб был пуст. Убедившись, что мумия не восстанет из земли, чтобы расправиться с теми, кто нарушил ее покой, мальчик слегка потянул дядю за штанину и вопросительно приподнял брови.
Дядя словно очнулся. Утвердительно кивнув, он показал куда-то в направлении ручья и сказал:
– Ты прав, сынок, тела в гробу нет. Много лет назад я утопил его вон там.
После этого неожиданного заявления мы все ненадолго оцепенели. Я первым пришел в себя и спросил:
– Ты бросил в реку тело собственного сына?!
Дядя покачал головой и посмотрел на меня так, будто это не он, а я сошел с ума.
– Разумеется, нет.
– В таком случае чей труп ты утопил в ручье?
Он пожал плечами.
– Почем я знаю? Я не был с ним знаком, к тому же он все равно был мертв.
При этих словах лицо Мэнди стало белым, как мука.
– Похоже, мистер Макфарленд, вам все-таки понадобится адвокат, – проговорила она. – Очень хороший адвокат.
Дядя не обратил на нее внимания.
– Когда меня привезли на опознание в морг и отдернули простыню, я сразу понял, что это не он – не мой сын… Этот несчастный парнишка действительно был на него похож, причем очень похож, но, даже несмотря на страшные ожоги, я был абсолютно уверен, что это не может быть мой сын.
– Почему ты был уверен?
Дядя широко улыбнулся.
– По ушам. У этого парня были округлые, выделенные мочки ушей, а у моего сына – сросшиеся.
Мэнди пристально посмотрела на меня, потом на него. Майки поднял обе руки и принялся ощупывать свои уши.
– Что ты имеешь в виду? – спросил я. Я действительно не понимал.
Дядя взялся двумя пальцами за свое собственное ухо и слегка оттянул.
– Смотри. Выделенные мочки как бы болтаются, а сросшиеся переходят непосредственно в линию подбородка. Ну, примерно, как ручка кофейника…
– Тогда… тогда чье это было тело?
– Да откуда мне знать? – Дядя пожал плечами. – Я знал об этом парне только одно – я его не убивал. А самое главное, раз это был чужой ребенок, значит, я мог надеяться, что мой собственный сын еще жив.
Я вспомнил, как беседовал с водителем тюремного грузовика, который вез дядю в тюрьму после похорон. Он сказал мне, что дядя был тогда как будто немного не в себе, но особо опечаленным не выглядел. И он не плакал. Ни тогда, ни потом я так и не понял, что означает это отсутствие слез. Тот дядя, которого я знал, рыдал бы по своему погибшему сыну в три ручья.
– Почему же ты никому ничего не сказал?
– А зачем? – Дядя посмотрел на меня так, словно разговаривал с умственно отсталым ребенком. – Чего бы я этим добился? Да, мне было жаль и погибшего паренька, и тех, кто мог его разыскивать, но, немного поразмыслив, я решил, что у него вряд ли остались родственники. Я сразу догадался, что умер он задолго до того, как его пытались сжечь, но говорить об этом не стал. Если бы я проболтался, тот, кто похитил моего сына, сразу бы понял: я знаю, что тело в морге не имеет ко мне никакого отношения. И наоборот – если мой сын был еще жив, мое молчание могло помочь ему уцелеть.
Я покачал головой.
– А что, если… что, если твой сын жив до сих пор?
– Он жив, – ответил дядя без малейшего сомнения в голосе.
– Где же он? И почему ты до сих пор не забрал его к себе? Ведь ему, наверное, больше ничто не угрожает.
Дядя посмотрел на Лорну, на Мэнди, на меня.
– Я забрал его к себе.
Тысячи вопросов закружились в моей голове.
– А как же… как же записка с требованием выкупа? Разве она была поддельной?
Дядя кивнул и улыбнулся.
– Начинаешь соображать.
– Но… как ты узнал?
– Все свое детство я провел, играя в карты с моим старшим братом. И я всегда знал, когда он блефует или собирается сблефовать.
– Ты знал – и все равно поддержал его игру?
Он снова кивнул.
Я сел и попытался вспомнить нашу жизнь, которая проносилась перед моими глазами, словно видеофильм. Понемногу я вернулся к тому, с чего все началось.
– То есть, – проговорил я, – Джек с самого начала знал: тебе известно, кто украл облигации. Ему нужно было что-то придумать, чтобы заставить тебя молчать, и тогда он… – Я посмотрел на Майки, потом на дядю. – И что же он придумал?
Дядя вынул из бювара лист плотной бумаги, потом коснулся пальцем мочки моего уха и перевел взгляд на могилу Сюзанны.
– Твоя мать хотела назвать тебя Уильям Макфарленд-младший.
Я посмотрел на бумагу. Это оказалось свидетельство о рождении. На первой строчке было написано «Уильям Уокер Макфарленд-младший» и стояла дата рождения – 31 марта 1976 года.
Пока я рассматривал документ, дядя положил руку мне на плечо и крепко прижал к себе, словно боялся, что я могу исчезнуть, раствориться, наконец – просто оттолкнуть его и убежать.
– Однажды я сказал тебе, что принял второе, самое трудное решение в моей жизни, когда позволил властям забрать моего сына. Сделать его подопечным штата. – Он сглотнул. – Я сделал это только потому, что еще труднее мне было бы прожить жизнь, видя, как мой сын превращается в человека, которым я мог бы гордиться, и не иметь возможности сказать ему об этом. Кроме того, я не мог позволить себе потерять тебя снова. И в первый-то раз я это едва пережил. Ну и наконец, я боялся, что, когда ты вырастешь и начнешь понимать, что думают обо мне люди, кем они меня считают и какие преступления они мне приписывают, ты просто не захочешь иметь со мной никакого дела, отречешься от меня… – Дядя кивнул на свидетельство о рождении, потом привлек меня к себе так, что мы соприкоснулись лбами, и попытался усмехнуться. – В общем, я сказал твоей матери, что не хочу называть тебя Макфарлендом-младшим и что я намерен дать тебе самое дорогое, что у меня еще осталось, – свое имя. – Он заставил меня поднять голову и посмотрел мне прямо в глаза. – Я сказал ей, что мы должны назвать тебя… Лайамом.
Это имя было мне хорошо знакомо, я слышал его, наверное, тысячи раз, но впервые оно коснулось не только моего слуха, но и моей души, и заставило затрепетать сердце.
Дядя внимательно посмотрел на меня и кивнул:
– Да, Лайамом…
И оттого, что он повторил это имя, точнее, от того – как он его произнес, оно вдруг начало расти, увеличиваться в объеме, понемногу заполняя пустоту в моем сердце.
– Но… почему ты не?..
Он пожал плечами.
– Мне казалось – оно того не стоило.
– Не стоило? – удивился я. – Но ведь ты все потерял!
