Дядя в очередной раз вытер глаза, потом прикусил губу, пнул башмаком пучок травы и, отступив в сторону, снял брезент с гранитного надгробия, стоявшего рядом с гробом. На камне было высечено:
Моей Дульсинее
Томми Линн Макфарленд
1978–2006
Посмотрев в дальний конец подъездной дорожки, скрывающийся в тени могучих пекановых деревьев, дядя сказал:
– Пока не придет мой срок, я буду и дальше каждый день раскрашивать свой холст. Когда наступит вечер, я лягу на берегу, чтобы волны отмыли меня добела, а остальное предоставлю Господу… – Его голос дрогнул, и дядя, покачав головой, вытер нос рукавом рубахи. Почти все гости тоже плакали, но текущие по их щекам слезы уносили прочь горе и боль. Девушка, державшая на коленях Бонса, зарылась заплаканным лицом в мохнатую кошачью спинку; плечи ее вздрагивали. Дядя наконец сел, и некоторое время все мы просто молчали, глядя на гроб, не зная, что делать. Я тоже таращился на простой сосновый ящик, пока меня не осенило. «Ее крыло срослось, и она улетела»
[79], – понял я, и мне сразу стало немножечко легче…
Потом я перехватил взгляд тети Лорны и, поднявшись, встал на дядино место рядом с гробом, где его башмаки примяли зеленую траву.
– Мы не стали открывать гроб, потому что… потому что не стали, – начал я. – Но каждый, кто хочет попрощаться с Томми, может его открыть. Думаю, она сама была бы только рада этому, к тому же… говорят, иногда это помогает. Мы отвезем гроб на кладбище только после обеда. – Я показал на веранду. – Томми любила салат с перцем, и тетя Лорна приготовила его сегодня. Кроме того, на столе вы найдете печенье, чай со льдом, бутерброды и так далее. Каждый из вас может оставаться в доме сколько пожелает – я думаю, Томми тоже хотела бы этого.
Один за другим гости вставали и подходили к гробу, чтобы попрощаться с Томми. Некоторые открывали крышку, кто-то даже поцеловал ее на прощание. Тетя Лорна поднялась на веранду, чтобы накладывать на тарелки салат, и очень скоро почти все гости тоже перебрались туда. Дядя отошел к оранжерее, чтобы закрыть дверь, а я остался сидеть на переднем ряду. Именно в этот момент ко мне подошла одна из девушек и опустилась на стул рядом. В руках у нее была толстая папка с какими-то бумагами и газетными вырезками. Вручив ее мне, девушка сказала очень тихо, словно боясь разбудить Томми:
– Она хотела бы, чтобы это было у тебя. Одно время мы с Томми вместе снимали квартиру. Она очень часто о тебе вспоминала.
Я открыл папку и обнаружил там практически все статьи, которые я когда-либо написал. Некоторые действительно были вырезаны из газет, остальные оказались распечатками из Интернета. Я сразу понял, что Томми их читала, размышляла над ними: некоторые фразы были подчеркнуты, а на полях мелькали ее замечания и комментарии: «Это очень на тебя похоже!», «Откуда ты знаешь?» и даже «Давай, Чейз, скажи им правду!».
Девушка отошла, а рядом со мной появился Майки. Его очки сползли на самый кончик носа, футболка была в пятнах соуса, а в руках он держал свой старый шахматный набор. Остановившись возле гроба, он посмотрел на меня так, словно собирался о чем-то попросить.
– Хочешь его открыть? – догадался я.
Он моргнул и кивнул. Я поднял крышку, и мальчуган, задержав дыхание чуть ли не на минуту, робко заглянул внутрь. Наконец он открыл коробку с шахматами, достал какую-то фигуру и, тщательно вытерев ее о штаны, осторожно положил Томми на грудь. Оглянувшись на меня, он быстро прижал к губам палец, потом коснулся им губ Томми и, повернувшись, отошел к крыльцу. Я проводил его взглядом и закрыл крышку, но прежде я бросил взгляд на шахматную фигурку, которую Майки положил в гроб Томми.
Это была белая королева.
Глава 40
Время приближалось к четырем, когда друзья Томми поблагодарили нас и исчезли так же внезапно, как и появились. Не знаю, порадовалась бы она их приезду или нет, и все же мне казалось, что Томми была бы довольна.
Было уже без чего-то пять, когда дядя вышел из амбара, держа в руках две лопаты. Тетя Лорна и Мэнди увели Майки в дом, а мы погрузили гроб в «Салли» и поехали к Бычьему болоту. У самой воды мы остановились, перенесли гроб в дядину большую лодку и оттолкнулись от берега. Томми была не тяжелой, гроб из сухой сосновой доски тоже весил совсем мало, поэтому плыть было легко. Мы без труда добрались до северной оконечности острова и причалили там как можно ближе к маленькому семейному кладбищу Макфарлендов. Выбравшись на сушу, дядя и я вооружились лопатами и начали копать могилу. Часа через два стало темнеть, так что заканчивали мы уже при слабом желтоватом свете керосинового фонаря. Говорить нам не хотелось. Работали мы не спеша, и все равно пот ручьями стекал по нашим лицам и капал на черную землю у нас под ногами. В нескольких футах слева от нас виднелись в темноте могилы Эллсуорта, Сары Бет, дядиного сына и его первой жены Сюзанны.
Часов в девять мы опустили гроб в могилу, пропустив под него веревки: дядя держал с одной стороны, я – с другой. Когда с этим было покончено, мы встали по обеим сторонам могилы и, опираясь на лопаты, переглянулись. Керосиновый фонарь моргал и светил совсем тускло, но над ним все равно кружили и метались из стороны в сторону несколько ночных бабочек и мошек, а в кронах деревьев завели свою колыбельную древесные жабы и сверчки. Сегодня их голоса звучали особенно жалобно, словно и они оплакивали Томми. Какое-то время спустя дядя попытался что-то сказать; он даже несколько раз открывал рот, но так и не произнес ни звука. Прошло еще довольно много времени, прежде чем он наконец заговорил, как мне показалось – о другом:
– Ну вот, скоро и мне здесь лежать.
Я кивнул, закинул лопату на плечо и зашагал прочь. Пройдя через Святилище, я спустился на берег ручья и двинулся вброд. В темноте я миновал «Викки», которая так и стояла, слегка покренившись на один бок, там, где мы ее оставили. Вода свободно текла сквозь кабину, выливалась из-под крышки капота и тихо бурлила в радиаторной решетке. Увы, сейчас я ничего не мог сделать для своей любимицы.
Вскоре и ручей, и озеро остались позади. Я возвращался домой пешком – «Салли» я решил оставить дяде. На небо вышла луна, она освещала дорогу, и по моим ногам ползли длинные безмолвные тени неподвижных деревьев. Я думал о Томми – о том, как в детстве она, испуганная и израненная, прибежала к нам через всю Суту. В тот день закончилось ее детство, точнее, его украл, отнял у нее дядя Джек. То, что он приходился ей родным отцом, казалось мне вдвойне несправедливым – у меня-то отца вовсе не было, но лучше, наверное, никакого отца, чем такой.
Наконец я пересек пастбище, подошел к дому и, поднявшись на веранду, сел на качели. Машины Мэнди нигде не было видно, свет в окнах Майки и тети Лорны не горел, и я почувствовал себя очень одиноко. Только над пастбищем вспыхивали многочисленные огоньки светлячков, но сегодня это зрелище меня не утешало. Чувствуя тягостную пустоту внутри, я незаметно для себя заснул.
