В общем, Настя, никому ни слова не говоря, потихоньку все ее платья расставляла, за то Лизавета и таскала ей коробки конфет, так что она на сладкое и смотреть не могла. Сейчас-то Лизавета в декрете, уж когда скрывать невозможно стало, скоро родит, а конфеты очень кстати оказались.
Настя заварила чай и надела на чайник яркого петуха. Петух был хорош — с большим красным гребнем, красной же бородой и черными глазами-бусинками.
— Тот же самый, — улыбнулся Сергей, погладив петуха.
Петуха сшила мама когда-то давно, когда подрабатывала в театре кукол. Настя закусила конфету — чуть подсохла, но есть можно. Они пили чай молча, Настя видела, что бывший муж мнется, собираясь с духом. Она не хотела ему помогать, пусть сам выпутывается. В конце концов, это он к ней пришел, она не искала встречи.
— Настя, — начал он наконец, — я…
«Если скажет, что стал другим человеком, выгоню в шею»! — подумала она, незаметно потрогав шрам на шее. Она едва нащупала его, и зудеть он не стал.
Сергей внезапно сорвался с места и побежал в прихожую. И вернулся так скоро, что она не успела удивиться.
— Вот, — он положил на стол маленькую коробочку из черного бархата, — посмотри.
Она не пошевелилась, даже не протянула руки. Тогда он сам открыл коробочку и подвинул к ней через стол.
Сердце забилось так быстро, как будто она пробежала стометровку с олимпийским временем.
В коробочке лежали сережки. Те самые, прапрабабкины, их фамильная вещь. Белое золото, небольшие, но яркие изумруды и вокруг мелкие бриллиантики. С детства знакомая вещь. Те самые серьги, которые прабабка вывезла из голодного Петрограда, а потом ее дочка унесла, убегая в Псков от немцев, те самые, которые не продали в эвакуации, те самые, которые лежали в шкатулке у бабушки, и она разрешала маленькой Насте их разглядывать и говорила, что потом они будут ее…
Те самые серьги, которые ее муж в тот страшный день отдал бандитам, спасая, возможно, ее жизнь. Но с другой стороны, если бы не он, то ничего бы и не случилось.
И вот теперь он вернул их назад.
— Как тебе удалось? — сдавленным голосом спросила Настя, осторожно вынимая серьги из коробочки.
— Я… я долго искал. Они попали к перекупщику, потом к одному такому… коллекционеру. Он содрал несусветную цену! — заговорил Сергей, но тут же поправился. — То есть только запросил. Но когда я объяснил, что это — фамильная вещь, что ее хранили в семье много лет, он пошел мне навстречу. Настя, я должен был их вернуть! Это — самое малое из того, что я могу сделать, чтобы вымолить у тебя прощение за то, что испортил тебе жизнь!
Настя снова напряглась, ей не понравилось слово «вымолить». Оно было из лексикона того, прежнего Сергея, когда он бегал по комнате, натыкаясь на мебель, или стоял перед ней на коленях и говорил, говорил, говорил, так что слова его сливались у нее в голове в одну тягучую, вязкую массу.
Однако серьги — вот они. Настя взяла их дрожащими руками. Точно они, вот тут крошечный дефект одного бриллиантика, темная точка в глубине, да что там, Настя эти серьги из тысяч таких узнает! Да они уникальные, сделаны на заказ, других таких больше нет. Она думала, что потеряла их навсегда, матери ничего не сказала — стыдно было. Да она вообще матери ничего не говорила насчет той истории, сказала, что развелась с мужем, и все.
— Спасибо. — В глазах защипало, и она отвернулась, чтобы Сергей не видел ее слабости.
— Расскажи мне о них, расскажи мне вообще о своей семье! — попросил он, и Настя не спросила, зачем это ему. Что в самом деле — он вернул ей серьги, нашел с трудом, выкупил. Наверняка это стоило ему больших трудов. И не только трудов.
Вот именно, выкупил. Стало быть, у него сейчас есть деньги. И он не играет больше. Потому что если бы играл, то тотчас бы проиграл эти деньги. Интересно, как ему удалось соскочить, избавиться от этой пагубной привычки?
Но Насте так не хотелось сейчас снова окунаться в тот кошмар, что она с удовольствием сменила тему. И начала рассказывать, что серьги принадлежали ее прапрабабке, что их подарила ей старшая сестра, с которой расстались они в далеком восемнадцатом году, и больше о ней не было ни слуху ни духу.
— Как интересно, — вздохнул Сергей, — ты никогда мне об этом не говорила.
— Ты не спрашивал, — нахмурилась Настя, — я думала, что это интересует только меня. Ты сказал бы, что это прошлый век, то есть так оно и есть, и…
— Это наша история, — возразил он.
Настя быстро взглянула на него, снова ей показалось, что с бывшим мужем что-то не то. Не то чтобы интерес его был фальшивым, но каким-то наигранным. Впрочем, ей так надоело его анализировать и опасаться. В конце концов, он пришел с добрыми намерениями. И ей приятно его видеть. Потому что до боли захотелось побыть с близким человеком, пожаловаться на жизнь. Хоть бы мама была здесь!
— Настена, ты какая-то беспокойная, — Сергей придвинул свой стул ближе, — случилось что-то?
— Знаешь, — голос ее дрогнул, — тетя Дуся умерла.
— Как умерла? — Он вспомнил, и за это Настя была ему благодарна.
— Упала с балкона возле реквизиторской. — Настя почувствовала, как по щекам катятся слезы.
— Бедная моя, бедная, — он уже обнимал ее и прижимал к груди, — ты так ее любила, я знаю. Девочка моя, как же ты, совсем одна, одна-одинешенька…
И гладил ее по плечам, и целовал волосы, и стирал губами слезы с ее щек.
— Сережа, — шептала она, — Сережа, мы, наверно, не должны, так неправильно…
— Все правильно, — шептал он в ответ, — я так скучал по тебе. Неправильно было нам расставаться… больше такого не случится… мы должны быть вместе…
Настя так хотела ему верить! И поверила.
А он уже подхватил ее на руки и понес в спальню. Настя закрыла глаза и отдалась этому удивительному ощущению — плыть по воздуху, находясь в сильных мужских руках. И не думать ни о том, что будет завтра или через неделю, а только о том, что будет сейчас.
Она проснулась на рассвете. Постель рядом с ней была пуста, значит, Сергей ушел. А она и не заметила. Что ж, может, это и к лучшему. Утром пришлось бы разговаривать, что-то обсуждать, а Настя понятия не имеет, что теперь делать. В свое время она приняла решение и не собиралась его менять. Но жизнь всегда вносит свои коррективы. Ах, да ладно, об этом она подумает потом, завтра.
И она заснула, и спала крепко и без сновидений. И разумеется, проспала, так что утром думала только о том, как бы не выскочить из дома без юбки или с одним ненакрашенным глазом.
В театре творилось что-то непонятное. Актрисы метались по углам, то о чем-то шушукались, то ругались ненатуральными злыми голосами, кто-то плакал. О смерти тети Дуси никто уже и не помнил.
Настя столкнулась в коридоре с немолодой травести Цыпленкиной, бог знает сколько лет игравшей в театре роли капризных детей. Цыпленкина громко всхлипывала, лицо ее было покрыто красными пятнами.
