– Она сошла с ума, – говорю Надежде. Не жду, что она согласится. Но кто-то должен сказать правду. – Она лжет… она знатная лгунья…
Она очень несчастна, Надежда не смотрит на меня, вся поглощена Иванной.
– Ее нужно было убрать, – говорит Иванна. – Иногда детей патронажа умерщвляют. Если есть опасность, что они выйдут из-под контроля. Когда сделать руками персонала подобное невозможно, тогда присылают меня. Как новенькую. Никаких подозрений. Понимаешь? Просто появляется новенькая, а потом в приюте кто-то умирает.
– Вот это да, – только и хватает меня. Надежда не отвечает.
– Прости, – говорит Иванна. – Но если тебе станет легче, я этого не делаю. Сама не делаю. Это обязанность резидента. Я всего лишь… Почему Огнивенко?
– Плевать на Огнивенко, – говорю.
– Это связано с тобой, понимаешь? – Надежда вздрагивает и отстраняется от Иванны. – Она тебе мешала. Препятствовала. Ненавидела.
– Мы должны вернуться, – говорю Надежде. – Она сейчас и не до такого договорится.
Не жду, что Надежда согласится, но она спускает ноги с кровати.
– Огнивенко нейтрализовала твои способности. Она делала всё, что ей велели.
Надежда натягивает трусики, маечку.
– Не надо. Прошу тебя, – говорит Иванна. – Это еще не всё. Ты ведь узнала фотографию?
– Какую фотографию? – встреваю. Боюсь, что Надежда задержится. Как заткнуть Иванну?
– Она сделана в пятьдесят шестом. Господин и госпожа Като на горном курорте Маруяма. Тебе всего два годика, поэтому они оставили тебя в Токио. Понимаешь? Это твои родители. Настоящие родители.
8
За окном светает. Утро просачивалось внутрь, смешиваясь с темнотой, разбавляя ее. Их тела приобретали землистый оттенок, а Надежда и вовсе не походила на себя. Казалась чужой и незнакомой. Иванна всё бубнила, а я встала с пола и подошла к окну. Заглянула в прореху. Только для того, чтобы увидеть Роберта с авоськой. Он походил на рабочего с ночной смены, который по дороге домой зашел в магазин взять пару бутылок молока.
– Я многого не знаю, но поверь мне… – Иванна не различает шагов. Она слишком занята. Но мне прекрасно слышно приближение Роберта. Никогда не думала, что буду ему рада.
Дверь распахивается.
– Доброе утро, девочки! Ваша мама-козочка молочка прислала, бе-э, – Роберт стоит на пороге и осматривается. Надежда в платье. Иванна сползла на пол, прикрывается отвисшим углом простыни. – Так, и что здесь происходит?
– Идем домой, – говорю. Но Роберт и ухом не ведет, ставит авоську на пол.
– Я всё ей рассказала, – говорит Иванна. – Про родителей, про Огнивенко, про Спецкомитет. Она теперь всё знает.
Уголок рта Роберта сползает к подбородку. Надежда повязывает галстук, сует ноги в туфли, смотрит на Иванну, смотрит на Роберта, смотрит на меня.
– Наконец-то, – поднимаюсь и отряхиваюсь. Не хватало еще тараканов в «Буревестник» притащить. – Пора и честь знать. Загостились. Дома нас убьют.
Не убьют, Надежда делает шаг.
В руке у Роберта пистолет.
– Сядь, сучка, – говорит он. – Тут я решаю, кому приходить и когда уходить.
Когда я такое видела в кино про шпионов, то мне казалось, что герои фильма ведут себя трусливо. Подумаешь, пистолет! Броситься под ноги, пнуть, ударить, повалить на пол, вывернуть руку – и вот оружие в твоих руках. И я бы так сделала. Наверное. Если бы пистолет не был направлен на Надежду. Я – это всего лишь я. Толстая и неуклюжая. Поэтому кричу во всё горло:
– Убери пистолет, дурак!
Смешно даже предполагать. Роберт, конечно же, и ухом не ведет.
– Я ей всё рассказала, – почти шепчет Иванна.
– Вряд ли, – говорит Роберт. – Вряд ли всё. Что ты можешь знать, урод?
Подчиняясь движениям пистолета, Надежда отступает в угол, вжимается в него, сползает на пол.
– Про родителей, говоришь? – Роберт хмыкает, наклоняется к авоське и достает бутылку молока. – Можешь ей сказать, что с сегодняшнего дня она круглая сирота.
Делает глоток. Молочные струи стекают по подбородку.
– В этом и твоя заслуга, Иванна, – Роберт подмигивает. – Хорошая служба. Тебя, может, даже наградят. Если решат, что писать в наградном листе – Иван или Иванна, – растягивает рот в улыбке.
– Иди на хуй, – говорит Иванна.
– Ругаться нехорошо, – Роберт делает еще глоток, опустошая бутылку. Ставит ее на пол, утирается. – Разве тебя не учили, что пионер – всем ребятам пример? Как повяжешь галстук, береги его – он ведь с нашим знаменем цвета одного. А ты не бережешь. Где твой галстук?
Роберт шагает к куче одежды, копается в ней, продолжая держать Надежду на мушке, выуживает красную тряпицу.
– Вот и он, – машет словно флажком. – Повязывай.
– Нет, – Иванна отодвигается от протянутой с галстуком руки. – Нет.
– Вот так раз, – удивляется Роберт, – вот так двас. С каких пор ты не подчиняешься приказам? И, насколько я помню, в галстуке ты выглядишь очень привлекательно. Вот она и посмотрит, – пистолет указует на Надежду. – И не строй из себя целку. Знаю, чем вы тут занимались.
Иванна берет протянутую тряпицу и неловко набрасывает себе на шею. Пытается завязать одной рукой, потому что другая где-то под простыней.
– Двумя руками, – говорит Роберт. – И встань, нечего прикрываться, я тебя всякой видел.
– Как скажешь, – говорит Иванна, и раздается выстрел.
То есть я только потом понимаю, что это выстрел. Сначала мне кажется, что это грохот. Гром и грохот, будто в квартире гроза. Или дом рушится. Но потом я вижу пистолет, который держит Иванна. И Роберта. Он делает мелкие шажки назад, спотыкается и обрушивается на пол. Огромные ботинки дергаются.
Иванна осторожными шажками приближается к Роберту. Он прижимает руки к животу. На рубашке проступает пятно. Галстук так и висит на ее шее нелепой косынкой. В руке пистолет. Голая. Ужасная. Роберт пытается приподнять голову, но у него плохо получается. Он скалится.
Я зажимаю себе рот, чтобы не закричать. Страшно. Еще страшнее, что Надежда по-прежнему сидит в своем углу, куда ее загнал Мерзон.
– Нам надо идти, нам надо идти, – шепчу через ладонь. Надеюсь на чудо. Надежда услышит. И… и что?
– Больно? – спрашивает Иванна. Мне кажется – меня. Трясу головой. – Больно, когда в тебя стреляют?
– Попробуй, – страшно клекочет Роберт. Не голос, а пузырение. – Тэпэдэ за дверью.
– Провоцируешь? – говорит Иванна. Тыкает пятно пистолетом. – Ты знатный провокатор.
– Она всё слышит.
– Плевать. На нее тоже пока плевать. У нас свои дела, не находишь?
