– Ефремова начитался? – спрашивает Дедуня. – Пересказываешь?
– Человек – существо, конечно, творческое, но его способность творить чересчур преувеличена.
– Длину собственного хера чересчур преувеличивают, – говорит Дядюн.
– Оставляю возражения оппонента без внимания, – говорит Папаня. – Хорошо, что Ангелики нет. Но вернемся к нашим баранам, то есть богам. Так вот, мой вывод – придумать подобную штуку homo erectus было не под силу. Вообще никак. И что из этого следует?
– Что бога нет, врут церковники, – предложил Дядюн.
– Ты там точно чай пьешь? – спрашивает Дедуня.
– Вы не понимаете! – Папаня смеется. – Вы ничего не понимаете! А меня сегодня осенило! Взяло – и осенило! До этого дня я себе голову чуть не сломал, а ответ лежал на поверхности. Не надо динозаврам растаптывать землероек, всё равно у них ничего не выйдет. Слишком неповоротливы, хладнокровны, не чета землеройкам, те шустрые, быстрые, глазки блестят, шерсть дыбом.
– Ох уж эти твои динозавры и землеройки, – говорит Дядюн.
– Нет, пускай продолжает, раз Остапа несет, – бурчит Дедуня. – Очередная безумная гипотеза, которая должна объяснить, почему мы топчемся на месте. Второй год, заметь, топчемся, фальшивые отчеты строчим. Всё хорошо, прекрасная маркиза! Только учти, из Спецкомитета новый пакет на расшифровку пришел – в Надежду они всё еще верят.
– Они верят в микроскоп, которым хорошо гвозди заколачивать. Дай им волю… Что ни делается, делается к лучшему – она прозябала у них, пока я – я! – ее не обнаружил. И не убедил. И не убедился.
– Ладно-ладно, – ворчит Дедуня, – твои заслуги неисчислимы. Продолжай.
– Мы должны стать ими.
– Кем? – Дядюн.
– Богами.
На кухне долго молчат, и мне чудится, будто они тихо-молча разошлись. Оставив свет включенным.
– Ты случайно под машину сегодня тоже не попадал? Или вчера? – грубит Дядюн.
– В отчете так и напишем – всем стать богами? – Дедуня.
– Я так и знал, что вы ничего не поймете, – хлопнул в ладоши Папаня.
– Помилуй бог, так ты ничего не объяснил!
– Представьте, что до человека разумного существовали некие другие разумные существа. Неандертальцы. Или австралопитеки. Неважно. Другие и с другим уровнем интеллекта. Не ниже, не выше, а просто другим. С иными принципами существования, с иной цивилизацией. Всем иным. Чуждым и непонятным. И как какой-нибудь кроманьонец воспринимал этого совершенно иного австралопитека, которому эволюция хотя и вынесла смертный приговор, но пока не привела его в исполнение? Этот австралопитек и являлся для него богом! Одним из богов! Ужасных, непонятных и всемогущих. Будущее несомненно оставалось за кроманьонцем – и мозг больше, приспособляемость лучше, но я говорю не с точки зрения эволюции, а психологии.
– Однако, – говорит Дядюн и хлебает – долго-предолго.
– Ничего безумнее я не слышал, – признается Дедуня.
– Добро пожаловать в эволюцию, – отвечает Папаня.
– И где, по-твоему, остатки развитой цивилизации австралопитеков? – спрашивает Дядюн. – Нет, я понимаю – всё исключительно воззрительно, без материализма, даже научного, но всё же – в порядке гипотезы?
– Ответ на поверхности – предыдущая цивилизация являлась цивилизацией камня. Начиная от каменных орудий и заканчивая монолитами, которые принимаются за игру природных сил. Они каким-то образом научились обращаться с камнем так, как мы обращаемся с электричеством – изменять, трансформировать.
– То есть пирамиды египетские на самом деле – они? – Дядюн.
– Нет, не они. Но с использованием остатков тех технологий, которые сейчас утрачены и забыты.
– А ведь я что-то подобное слышал, – говорит Дедуня. – Служил я тогда в Сибири, где рядом с гарнизоном имелась гора, которую все называли пирамидой. Она и походила на пирамиду, только гораздо больше египетских. И вся кустарником поросшая. Так мне рассказывали – если слой почвы прокопать, то наткнешься на кладку огромных каменных блоков. Черт его, конечно, знает…
– Надо было археологов пригласить, – говорит Дядюн, – наша страна – родина пирамид. И слонов. Вы сегодня новости слушали? Рядом с Землей прошел огромный метеорит. Ученые так и говорят – еще бы несколько километров – и тут бы такое творилось…
Сижу, слушаю, и кажется мне, что не Папаня, Дедуня и Дядюн говорят, а радио работает. Программу передает – для тех, кто не заснул. И от передачи меня тоже в сон клонит. И вообще я сплю, но всё слушаю. Но ничего не понимаю, потому как во сне вижу мохнатых австралопитеков, пирамиды, кроманьонцев, и приходится себя больно щипать, чтобы окончательно не заснуть, и я себя щипаю, пока не понимаю, что щипаюсь не наяву, а во сне.
– У нас в руках Ева нового эволюционного витка, – говорит Папаня, склоняясь надо мной. – Ей объясним, кто мы такие. Боги старого мира, у которых есть право на существование, а не динозавры.
– Она спит, – говорит Дядюн. – Ты ей на ухо об этом будешь шептать? Вольфа Мессинга пригласишь?
– Ты слишком долго копаешься, – говорит Дедуня.
– В нашем мире материализма всё устроено разумно, – говорит Папаня. – Резонанс Шумана нам поможет.
– Вы в этом так уверены? – спрашивает Резонанс Шумана. – И почему я должен кому-то помогать? И ваши аналогии, доложу я вам, весьма тривиальны и не выдерживают научной критики.
– Оставьте девочек в покое, – закуривает старшая сестра. – Так мило, когда они спят.
– А я знаю, где выжившие австралопитеки! – Дядюн хлопает себя по коленям. – Снежные люди! Реликтовые гоминиды.
– Попрошу при мне не выражаться, – строго говорит Резонанс Шумана.
– Давай-ка спать, – говорит Дедуня, – брат Стругацкий.
Они расходятся, а я возвращаюсь к себе и вижу Надежду, спящую в своей кровати. Одеяло сбилось, ночнушка задралась, лицо безмятежное. Только теперь я вспоминаю, что никогда не видела ее спящей в постели. У меня на плече. У меня на коленях. В постели – нет. И я смотрю, смотрю, смотрю.
Часть четвертая. Способная ученица
1
У нас зазвонил телефон. Кто говорит? Слон. Слон говорит неразборчиво, в хобот. Его трудно понять. Половина слов теряется, огромный язык еле ворочается. Он чего-то хочет. Топает ножищами. Хлопает ушами. Но разборчивее не становится. Хотя, я подозреваю, он делает из мухи слона. Он ведь и сам в прошлом был мухой. Огромной такой мухой. По меркам мух. Слоны, мухи, телефон – просыпаюсь от нудного сна. Усталая и мокрая до нитки. Темно и работает радио. Шумно и надоедливо. Включенное на мертвую волну. Перед ним кто-то стоит на коленях – вслушивается. Белеет. И чернеет.
– Надежда, – говорю шепотом. Ведь в привидений я не верю. – Ты почему не спишь, Надежда?
