Вот результат.
А причина?
Причина за секунду до этого поднимается с пола, наклоняется вперед, дотягивается до пробирок на столе Сульфида Натриевича, хватает посудину, оборачивается и из этой посудины в посудину Огнивенко сливает содержимое.
Я такой прыти от новенькой не ожидала. Хотя всё к этому шло. Чего покрывать? Огнивенко много сил и стараний приложила, чтобы с черной мордой сидеть и глазами хлопать.
– Мы с вами наблюдали реакцию… – тут Сульфид Натриевич начинает такое сыпать, в чем я только аш два о разбираю. – Результатом является бурное выделение энергии и продуктов реакции, абсолютно безопасных для человека, – персонально для Бастинды. Но кто знает – что для ведьмы безопасно, а что нет?
– Огнивенко, можешь выйти и умыться, и впредь будь осторожнее. Химия не твой конек.
Огнивенко завывает.
Иванна учебник листает.
А я не Марк Твен.
Я дальше смотрю.
Немилосердно.
8
– А что это вы тут делаете, а? – Левша Поломкин оглядывает нас. Девчонки визжат.
Занимаюсь своим делом – помогаю Надежде расстегнуть пуговицы. Они тугие, пришиты крепко. В петли протискиваются неохотно. Поломкин меня не волнует. Он – стихийное бедствие, от повторений начинает надоедать, а не пугать. На каждой физкультуре к нам заглядывает с этим вопросом. И хоть бы кто ответил: переодеваемся, дорогой. Так нет, визжать начинаем. Визжит Настюха, шприц ей в ухо, визжит Егоза, блеет Овечка, Хаец визжит, продолжая в тетрадке записывать, Ежевика ей подвизгивает, а Левша стоит и безобразие разглядывает. Трусики, лифчики, маечки, подгузники. Лично мне – плевать. Что с дурачка возьмешь? Ничего, кроме анализов. Я подозреваю, он не белье приходит посмотреть, а наш визг послушать. Очень ему нравится, как визжим.
Но сегодня – что-то. Визг особенный. Громкий и заливистый. Будто Поломкин решил не только посмотреть, но и с нами вместе переодеться. Но я не смотрю, делом занимаюсь. С пуговицами сражаюсь, пока Надежда не толкает.
Посмотри.
– Поломкин как Поломкин, – говорю. Больно он интересен. Мне другое интересно. Не так. Не интересно, а опасливо. Вон там в уголке одеждой шуршит. И не визжит. Тоже с пуговицами возится.
В носу, показывает Надежда.
А у нас в носу гвоздь. Здоровенный такой. Шляпка в ноздрю не поместится. Торчит себе, словно так и надо. Будто его туда специально засунули, чтобы сопли у Поломкина не текли. Или чтобы холодом от него не веяло. Хотя холод остался, аж предплечья мерзнут.
Из-за Демона Максвелла чертиком выпрыгивает Зай Грабастов:
– Он специально сделал! Взял гвоздь у трудовика, взял молоток и хрясть! В нос!
Всё это, конечно, интересно, но появление Зая вызывает еще один всплеск визга. Все хватаются за вещи, сумки, сандалии. Пока они вслед за Заем, по прозвищу Федорино Горе, не ушли. В мальчишек полетела тапка.
– Сгиньте, уроды! – Настюха Шприц выступает, даром что в неглиже почти, в смысле – без слез на трусы-парашюты и растянутую маечку смотреть нельзя. – Я сейчас Аякса позову!
А вот и Аякс, легок на поминках. Свистит в свисток, пока все не замолкают.
– Что тут у вас? Опять к девочкам полезли, хунвэйбины?
– Мы… мы ничего, – бормочет Зай, – а вот у него – гвоздь.
Гвоздь у Поломкина уже изморозью покрылся.
– Что за гвоздь? – Физрук берет Демона Максвелла за подбородок и долго смотрит. – Ё-мое, как он туда попал?
– Аякс Васильевич дал, – весело объясняет Зай, а сам на нас пялится – богатое зрелище. – Он хотел вешалку починить, взял молоток, взял гвоздь, и вот. Аякс Петрович, плоскогубцами надо. Я сбегать могу, позвать!
– Отставить бежать, – говорит физкультурник. – Может, он его просто туда вставил. Вставил? – Трясет Левшу. А тот уже не лыбится, глаза закатывает.
– Бил, кого хотите спросите – бил. Со всей дурищи молотком и в нос!
Аякс Петрович берется за гвоздь, шипит, пытается тянуть, но отпускает и дышит на побелевшие пальцы.
– Беги, – шипит Заю, – беги за Аяксом Васильевичем.
Зай исчезает, а вслед за ним – трусы Ежевики. Второй раунд бедлама. Не знаю, что такое бедлам, но наверняка похоже. Девчонки клубятся вокруг потери, но свои трусы никто не предлагает, а бежать вслед Заграбастову – своим бельем рисковать.
Когда приходит трудовик, все орут. А Левша лежит, ногой подергивает.
– Худо дело, – выносит приговор трудовик, – гвоздь в носу не есть хорошо. Вот, я помню, был у нас такой же случай…
– Васильич, давай без случаев, – просит физкультурник. – Ты гвоздь вытащить можешь?
– Из стены могу. Из доски могу. Из носа – не могу. В медпункт его нести надо. Ты – за ноги, я – за голову.
Берут Поломкина.
– Настюха, – говорит трудовик, – давай за нами.
Кто бы сомневался, что без Настюхи такое дело обойдется.
Это проходной двор какой-то, а не девчоночья раздевалка. Хотя на что тут смотреть? На Иванну? Ишь, сиськи отрастила! Так она дольше всех возится. Дольше, чем Надежда, потому как со всеми этими гвоздями и братьями Аяксами я совсем из ритма выбилась.
– Нет, вы видели?
– Он теперь умрет, я точно знаю.
– Настюху опять спирт заставят глотать…
– Найдите ей трусы, в конце концов.
– У меня, а-а-а, нет запасных!
– Я сейчас подгузник из туалета принесу…
– Быстрее, девочки, быстрее, а то опять кто-нибудь войдет.
Наша половина медленно, но верно, из черно-коричневой с красными галстуками превращается в спортивную – белый верх, темный низ. Только трусы и майки открывают, какие-же мы, девчонки, разные. Даже у мальчишек не так. Толстый да худой. А у нас больше вариаций. Кто-то плоский, а кто-то и не плоский. Раньше у нас больше всего Огнивенко задавалась щедротами. У нее и лифчики самые красивые – не чета приютским хлопчатобумажным. С рюшами, вставками. Где брала – не говорила, но закатывала глаза, изображая барышню, а не переросшего подростка. Да и не были они такими большими. Теперь это очевидно на фоне новенькой. Сисяндры.
Но все помалкивают. Не хотят Бастинду раздражать. У нее счет к Иванне толщиной с «Капитал». Не знаю, как кого, а меня эти висюльки ну ни капельки не волнуют. Нелепица. Снизу отняли, сверху налепили. Для равновесия? А неудобно как с ними! Не пробежаться, не протиснуться. Вот у Надежды то, что надо. И не прыщики, как у Ежевики, а вполне умеренные. Достаточные, чтобы от мальчика отличить. А для чего они еще годятся?
Пока остальные перешептывались, спорили, кому за подгузником бежать, а я о сиськах думала (зачем?), дверь опять распахнулась. Никто не завизжал. Только молчали и смотрели. На Настюху с задранным на голову платьем. Похоже, она в коридоре раздеваться начала. Фартук сзади волочился. Так она стоит, из платья старается выползти. И качается.
