Зато Надежда не может без подвига. Мы как-то стих учили про пионерку, которую водила молодость в какой-то поход. И куда-то бросала молодость – на какой-то лед. Вот и ее молодость бросила. На подмогу Егозе. Странно, что та и ее не толкнула. Даже смирно стояла, пока Надежда ей платье и фартук отряхивала. У той и глаза осмыслились.
И даже Иванна под ногами у нас не мешалась. Стояла со своим приемником в стороне, передачи слушала. Словно и ни при чем. Будто и не тащила утром портфель Надежде. А потом и вовсе по коридору пошла в сторону приюта. Мне что? Разорваться? Надежду бросить на съедение идиотам, а самой за новенькой проследить? Два шага за ней, три шага за той. Полька-бабочка. И коридоры широченные, и потолки сводчатые, и окна узкие. Почему я про это думаю? А потому! За Иванной увязалась.
– Ты куда, девочка? – санитар интересуется.
– В комнате учебник забыла взять, – отвечает девочка, не моргнув глазиком. И так ловко, что тот отстал. Я бы восхитилась. Нет, правда. Не такая вредина я подлянки строить. Например, сказать санитару, что та чувиха – не приютская вовсе, а семейная, и нечего ей по «крейсеру» шастать, как у себя в «Современнике». Любопытство разобрало – чего ей так приспичило?
Дошли до перегородки, где столик дежурной. Откуда Иванну должны метлой и тряпкой погнать обратно на урок. Но она и внимания не обращает, достает из портфеля что-то и на голову натягивает. И вмиг превращается в Овечку. Темная я. Не сразу сообразила что и как. Парик! Кучерявый, как у овцы. Только, простите, куда она сиськи спрячет? Овечка наша не в пример ей статью не вышла.
– Здравствуйте, Марья Ванна, – гнусавит Иванна в овечьей шкурке, портфель к себе тискает. Ага!
– Здравствуй, Даля, – бормочет Марья Ванна, глаза в вязание. Так и хочется ей крикнуть: глаза протри! – Опять что-то забыла?
– Ага. Можно?
– Беги, конечно, беги, а то скоро перемена кончится. Эх, росомаха ты.
– Спасибо, Марья Ванна! – И побежала. Только пятки засверкали.
Шпион из меня никудышный. Упустила, пока духу набиралась Марью Ванну миновать. След простыл. Двери, двери. Куда ни ткнись – кровати застеленные да тумбочки. На некоторых кроватях кто-то лежит, в потолок смотрит, пузыри из слюны надувает. Спрашивать бессмысленно. Некоторые вроде знакомые – учились у нас и сгинули. Вот ты где, Остров Дураков.
Приют он и есть приют. Я вроде сочувствия почувствовала к нашим, даже к Огнивенко. Убирают за тобой, кормят, телевизор в коридоре стоит, но от стен таким тянет, выть поневоле хочется. И еще эти – в кроватях, с трубками – одна в рот, другая в руку.
– Красота, красота, мы везем с собой кота, – слышу голос Иванны. Идет, портфелем размахивает, напевает. Парик набок. Возвращается после темных делишек.
Тут и звонок подали.
– Я такое видела, – шепчу Надежде.
Потом расскажешь, и продолжает тетрадки раскладывать. Сульфид Натриевич на доске выводит «Лабораторная работа». Перед каждым пробирки, пробирки, и ведь ни один не шелохнется. Не потянется в пробирку плюнуть. А всё почему? Потому что боятся. Химия – самый страшный урок.
– Спасибо, Надежда, – кивает химик и класс оглядывает. Все ежатся. – Новенький?
– Иванна, – встает, стул отодвигает.
– Химию уважаешь? – Сульфид Натриевич щипцами в банке ковыряется.
– Уважаю, – соглашается Иванна.
– Что это такое? – Щипцы крутит. – Можешь сказать?
– Натрий.
– Правильно, – Сульфид Натриевич зубы щерит, – а как догадалась?
– На банке написано.
– Ха! И в таблицу Менделеева веришь?
– Верю, – соглашается Иванна. И добавляет: – Только в нее и верю.
– Садись, – говорит и натрий в воду опускает. Шум, дым, стук и вопль.
Что за?.. Лежит Иванна на полу, в потолок смотрит. Огнивенко заливается, Егозу по голове похлопывая. Подговорила. Стул в проходе стоит. Чебурахнулась Иванна. А мне не жалко. Подозрение к ней. И только Надежда вскакивает и помогает новенькой подняться и отряхнуться. Да еще Сульфид Натриевич бурчит:
– Первый раз вижу, чтобы от натрия плюс аш два о в обморок падали.
Он редко что замечает, кроме происходящего на лабораторном столе и записываемого на доске. Как выражается Дедуня, «он не осведомлен». И то, что его идиоты иногда такое выкидывают, почти не волнует Сульфида Натриевича – он под всё подведет твердую химическую базу. Огнивенко не то сливает в пробирках, отчего и происходят вспышки. Овечка надышалась химикатами. Демон Максвелла постоянно открывает окна, поэтому негатермические препараты у него замерзают. А Заика просто любит свой баян. Такая вот философия, как говорит Папаня.
И что? Если про дурачков думать, сам дураком станешь. Сульфид Натриевич не дурак. Он – сумасшедший. Я ему, если честно, завидую. По-девчоночьи. Как повторяет Дядюн, за абстрактное отношение к жизни. Умом не понимаю, что за абстракции, но сердцем чувствую – имеются свои плюсы.
Урок дальше, никто не вспоминает про стул новенькой. Не считая Огнивенко. Бастинда продолжает хихикать и бумажками кидаться. Надежда повернулась и грозно на нее посмотрела, но той того и надо. Она ведь только ради нее и затеяла. Допечь.
– А теперь берем пробирочку с кислотой и заливаем в эту пробирочку с щелочью, – показывает Сульфид Натриевич и грозно класс оглядывает. – Что у нас тогда получается, дети?
– Реакция нейтрализации, – Иванна.
Ничего Сульфид Натриевич не ожидал. Он не класс спрашивает, а себя. Но новенькой никто не объяснил.
– Кто сказал? – встрепенулся, поверх очков разглядывает.
– Новенькая, – подсказывает Огнивенко.
– Я, – Иванна встает.
– Молодец, э-э-э, Иванна. Отлично! В химии ведь главное что? – Сульфид Натриевич опять нас обсматривает. Ответ всем известен, но сказать его должен он сам. Традиция. – В химии, дети, главное – любовь! Садись, Иванна, садись.
Ну, кто мог знать, что она второй раз попадется? Итог: лежит практически в той же позе. Тут я должна за Надежду заступиться. Предупредить подобное невозможно, если только не выработан рефлекс стул рукой придерживать. Происходит мгновенно. Вот твоя попа в миллиметре от сиденья, а вот и нет никакого сиденья. И ты летишь дальше. Здравствуй, пол.
Дежавю.
Все те же.
Надежда помогает подняться и отряхнуться, Огнивенко на парте лежит и вздрагивает – сил хохотать не осталось, краснеет Егоза, ноги потирает исщипанные.
– Я больше не буду. Это всё она сказала, она и виновата.
– Что за глупости! Никто не может быть виноват, – хлопает по столу Сульфид Натриевич. – Иванна, э-э-э, поосторожнее в следующий раз, стул придерживай.
И тут такое происходит, так быстро! Шевельнуться не успеваем, как что-то взрывается, густо дымит и темными хлопьями выпадает. Резко пахнет. А над партой Огнивенко идет черный снег. И лицо у нее как у сиамской кошки.
