– Хе, – крякнул лысый, до того самый молчаливый, но, похоже, самый авторитетный. – Чего-то ты, Рудольфыч, загибаешь. Может, скажешь, и Гагарина не надо было в космос отправлять? И Белку со Стрелкой?
– Нет, я не про то… Вы ведь и сами видите, что в экономике происходит? Сколько лет после войны прошло, а мы еще не везде разруху ликвидировали. Минск наполовину в развалинах. На селе люди до сих пор за трудодни работают!
– Давай разберемся, – сказал лысый. – Вот ты тут про разбазаривание толкуешь. Ну, вроде как народ, вместо того, чтобы по лишней пол-литре потребить, этими деньжатами скинулся и на Марс корабль запустил. Так?
– Больше, – сказал Папаня.
– Чего больше?
– Больше пол-литры. Намного больше.
– Ух ты, – выдохнул кудлатый так, словно эти пол-литра мог лично в подворотне распить. Его ткнули в бок.
– Так это даже хорошо! – обрадовался лысый. – Не скинься мы по этой пол-литре или даже по ящику, что случилось бы, мил человек?
Молчание. Папаня явно не понимал, куда гнул оппонент.
– Мы бы их пропили, – сказал лысый. – Понимаешь? Про-пи-ли. Вон, Леха как облизывается, – показал пальцем на кудлатого. – Он бы сейчас не коробки твои таскал, а у себя в общаге зеленых чертей ловил.
– Завязал я, Юл, завязал, – пробурчал Леха, – сколько уж говорить.
– Вот! – Юл ткнул пальцем вверх. – Вот что Марс с пропащим человеком сделал!
Грузчики грохнули. И больше не слушали, о чем Папаня толковал – о непоправимом ущербе экономике, упадке промышленности и о животноводстве, о чудовищной дороговизне и архаике космических полетов, о том, что какие-то дети обессмыслили (ага, обес-смыс-ли-ли) идею технического прогресса, что каждый может стать чуть ли не богом, в общем, ничего понятного. А Надежда расстегнула портфель и сунула кота Папане в руки. В самый раз, так как в дверь вошла Маманя.
6
Если бы в дом в наше отсутствие проник шпион, он сразу бы догадался, что у нас есть старшая сестра. Ее вещи разбросаны повсюду, что, кстати, не дозволяется ни Надежде, ни мне – стоит где-то что-то забыть, как на это обязательно натыкается Маманя, поджимает губы, берет двумя пальцами, качает головой:
– Так девочки себя не ведут.
Попробовала бы она заявить это старшей сестре! Куда ни ткнись, везде предмет ее модного туалета, как выражается тот же Дедуня, – кофточка, платье, а то и вовсе трусики или лифчик. Причем в самых неожиданных местах. Не говоря о книгах с закладками. Пойдешь направо – книжку найдешь, пойдешь налево – комбинацию отыщешь, а прямо пойдешь, до двери ее, никто тебе не ответит. Максимум записка прикноплена: «Буду поздно. Позднее, чем вы думаете». Но это образец информативности. Чаще нечто вроде: «Укатали Крутку сивые горки». Или: «Стыд обезображивает человека, поэтому он желает укрыться». Аркадий Райкин в юбке. Или без оной.
Сегодня она собиралась впопыхах. Что даже для нее чересчур. В нашем коридоре бардак. Тут платья, там юбки, а здесь вообще – губная помада. А снизу отзвуки арьергардных боев.
– Надежда котенка притащила? – Маманя.
– Для ребенка это нормально, – Папаня.
– Я ей настрого запретила. Она никогда так не поступала. Она была послушной девочкой!
– Всё когда-то делается в первый раз, – сказал Папаня. – И первый раз не спрося родителей притаскивают котят. А у тебя просто комплекс немецкой мамы.
– У меня? Himmeldonnerwetter! Это антисанитария! У нее начнется насморк!
– Кошки – самые чистоплотные животные. Об этом Згуриди по телевизору говорил.
Но сестру мы всё равно любим. Несмотря на ее неряшество и антисанитарию. Она наш идеал. Поэтому мы поступаем как всегда – прокрадываемся на цыпочках к ее двери и прислушиваемся. Не вернулась ли? Душа екает, услышав:
Жить и верить – это замечательно!
Перед нами небывалые пути.
Утверждают космонавты и мечтатели,
Что на Марсе будут яблони цвести!
– Радио, – подтверждаю я. Надежда крутит настройку своего «Космоса», но из него даже шипения не доносится.
Опять сломалось, Надежда осматривает приемник. На прощание пошкрябав дверь пальцами, идет к себе, а я остаюсь. Там хоть и радио, но сестра в комнате. Такое у меня чувство. Пришла поздно ночью с танцулек в «Спинозе», начав раздеваться в коридоре, а закончив крепким сном в постели. Даже радио не выключив. Очень на нее похоже.
У меня к ней дело. Точнее, у меня к ней тысяча дел. Как к старшей сестре. Не к Мамане же идти за этим.
– Открой, – говорю. – Нужно поговорить, – и кулачком осторожненько. Чтобы снизу не услышали. Очень они не любят, когда мы мирный сон старшей сестры нарушаем.
«Я со звездами сдружился дальними», – отвечает голос.
– Сегодня кое-что случилось, хочу тебе рассказать.
«Не волнуйся обо мне и не грусти», – возражает песня.
– У нас в классе появился новенький…
«Хорошо, когда с тобой товарищи».
Прислоняюсь лбом к двери, жму на ручку.
– И Надежде он, кажется, понравился.
«Всю вселенную проехать и пройти».
– Я знаю, знаю. Так должно когда-то случиться.
«Покидая нашу Землю, обещали мы»…
– Но потом я кое-что увидела. Понимаешь? Мне больше не с кем поделиться…
«…Что на Марсе будут яблони цвести».
Бесполезно. Заперта. Входа нет. Не сестра, а Синяя Борода. Хорошо, я не гордая – зайду позже.
А Надежда приемник разобрала. Даже не раздевшись. И паяет его. Кишки наружу. Радиодетали насыпаны. Канифолью пахнет. Она почти как янтарь. Что-то она часто стала этим заниматься.
* * *
Пора. Отодвигаю баночку из-под монпансье с канифолью, моток припоя, детали, приемник, который потихоньку оживает, берусь за верхнюю пуговичку и расстегиваю. Надежда возится с фартуком. Мягкий лев на лыжах с тумбочки наблюдает за нами пуговичными глазами. Всякий раз хочу его отвернуть, чтобы не смотрел, но он всё равно глазеет.
Ты дверь заперла, Надежда задерживает мои руки.
– Конечно, – хотя я не уверена. Возвращаюсь к двери и проверяю. Щелкаю замком.
Оборачиваюсь – Надежда стоит передо мной. Берусь за край платья и тяну вверх. Смуглые ноги, сбившийся подгузник, живот, шрамы, лифчик, гладкие подмышки, плечи, подбородок, глаза.
– Ты очень красивая, – повторяю в десятитысячный раз. Бессмысленно. Она не верит. Или ей всё равно. – Но ты чокнутая.
Какая разница, и ждет, с чего я начну – верха или низа. Булавка тугая, ее можно было и не цеплять, завязки, долой подгузник. Последняя вещь – тряпичный лифчик, такая же условность. Почти как у Ежевики. Почти.
