– Старая знакомая! – присвистнул впереди идущий. Тот, что пел тогда про горы, лучше которых могут быть только горы. – Давно не виделись.
Сейчас меня будут убивать, поэтому отвечать не обязательно.
– Что она здесь делает? Дятел…
– Замолчи! Лучше займитесь машиной.
Тот, кого назвали Дятлом, присел перед ней на корточки и потянул за краешек одеяла.
– Это она?
Наталья крепче прижала к себе Кюри.
– Нам придется ее забрать, – сказал он.
Замотала головой. Будто это что-то значило.
– Мне очень жаль, что так получилось, – Дятел поднялся, достал пистолет. – Простите, правда.
Двигатель заработал. Двое протащили мертвое тело до обочины, раскачали и бросили в кусты.
– Долго будешь возиться?
Дятел скривился:
– Делайте свою работу.
Наверное, он выстрелил, потому что мир изменился.
Часть вторая. Книга японских необыкновений
1
У каждой красивой девочки должна быть некрасивая подружка.
Но если ты безобразна, то не значит, что твоя подруга – Белоснежка. Она может оказаться еще хуже. Не внешностью, тараканами в голове.
Мысль не новая, но свежая.
Под стать летнему утру, что за мутным окном «крейсера». Наш класс дебилов и идиотов наполняется, как подставленный под тонкую струйку кувшин. Или как баночка для анализов, которые вдруг приспичило собрать у тех, которым совсем не приспичило. Это, вообще-то, не я. Я – девочка приличная, хоть и сижу на подоконнике. Наблюдаю. Как Огнивенко размазывает по доске вчерашнее задание по физике. Непонятные закорючки отмываться не хотят. Словно поросята. Они и похожи на поросят – белые и непонятные. Что это назвали? Какая-то там «механика». Надо спросить у Хаеца. Хоть у нее после сна память начисто отшибает, но в книжечку она пишет регулярно. А вдруг ее Огнивенко на всю ночь дневальной поставила? Без сна и ужина? Тогда Хаец расскажет всё подробно, минута за минутой, секунда за секундой.
В дверь продолжают входить и врываться «семейные» и «приютские». Разницы никакой. Что бы не шептали. Если у кого-то засвербело такого идиота с распущенными слюнями и соплями в дом пристроить, то уж поверьте – у самих мозги тараканами кишат. Или чего похуже.
Вот, легка на поминках – Ешкина-ежевика, идет, глазки в пол, рукава чуть ли не до пальцев натянуты, новыми укусами красуется. Не факт, что родственнички постарались, но от такого запаха у кого хочешь аппетит разыграется. Мигом голодающая Африка вспоминается, режим апартеида. Так и хочется в столовку бежать. Или Ешкину куснуть – вдруг съедобная.
Вслед за Ежевикой – Настюха Шприц (ей в ухо). Трезвая. Значит, физкультурник с трудовиком еще после вчерашней дозы не отошли. Логика – царица природы, взять которую – наша обязанность.
Слезай, Надежда смотрит на меня и тыкает в стул. Скоро звонок.
И впрямь – чего расселась?
Огнивенко остервенело сражается с мелом, того гляди доска вспыхнет. Рядом с ней Демона Максвелла надо установить, чтоб охлаждал. Нет, не надо. Знаю этого Максвелла, сидели рядом, так Надежда каждый урок подгузники меняла. Прохожу мимо, удерживаясь не щипнуть дежурную, пристраиваюсь рядом с Надеждой. У нас, девочек, так – ходим парой. Не то что мальчики, которых в нашем классе дураков только Поломкин, да Зай Грабастов, если не считать Заику с баяном и Маршака Безграмотного. А их считать никто не хочет. Конченые. Скоро совсем с койки не встанут, под себя ходить начнут и через трубку кормиться. А мы к ним классом на экскурсию. Как к этому… Как его? А, неважно.
Подбредает Овечка и, медленно пережевывая слова, будто и не урок на носу, просит, протягивая тетрадь:
– Надь, помоги задачку решить, решить задачку помоги, задачку решить…
Ладно на три слова разжевалась – «Надь» не в счет, а то бы до вечера канючила, бином ходячий. Хочется отогнать ее подальше, но лучшая подруга всех обиженных, белоснежка с тараканами, тетрадь принимает и укоризненно косится на меня. Опять подслушала. Как желаете. Мое дело – потустороннее. Руку под щеку, вторую на приемник. Продираюсь сквозь шумы и помехи. Без органчика толку мало, особенно утром. Надежда строчит. Надо же. И я ей не нужна.
Что-то пробилось.
Токийская станция необыкновений: «Японцы считают особым деликатесом мясо гигантских кальмаров, которых они ловят с помощью специально прирученных и дрессированных кашалотов. Секрет одомашненных кашалотов они никому не открывают. Охота кашалотов на гигантских кальмаров – самое впечатляющее зрелище в Японии».
Слышно отвратительно. Приходится прижимать «Космос» плотнее. До хруста – то ли в ухе, то ли в корпусе. Хорошо, что Надежда не слышит – Овечку кормит. Надо же, кашалоты. Никогда не верила, что они существуют. Картинки видела, да мало ли кто чего нарисует. Та же Негода-Егоза такое изобразит, что директора вноси.
Кашалоты не отпускали. Надо попытаться их рассмотреть, взять бинокль и попытаться. Будем сидеть на Токийской башне, свесив ноги, вырывать друг у друга бинокль и сквозь марево разглядывать синие спины плывущих от залива кашалотов. И так этого захотелось, что чуть не выдернула Надежду с места – бежать к ларьку, где шоферы глушат пиво. Маршрут давно обдуман – залезаешь в кузов, незаметно. Хорошо, если там матрасы, а не навоз. Песок тоже подойдет. И ждешь. Отоваренный шофер, который и рубль в банку иногда не положит, крутит-вертит баранку по славному Дивногорску, по прямым улочкам, мимо заброшенных домов, пересекает заставу, где его, конечно же, никто не проверяет и не досматривает, а ведь были времена! И пылит по степи, чтобы аккурат у полигона остановиться пописать, а мы тем временем с борта да в обочину. Грузовик отчаливает и…
Додумать, домечтать не дают: Вечный двигатель вваливается в класс, и где-то что-то начинает шипеть и плеваться. Не иначе Маршак органчик принес. Свинтил с приютского телевизора и приволок. Надеется, что он ему поможет. На уроках подсказывать будет. Писк такой, аж в ушах закладывает. И тут не выберешь – то ли Вечный двигатель обратно отправлять, то ли органчик отключать.
– Вон отсюда! – орет Огнивенко непонятно на что, но грязная тряпка летит в Маршака. – В пепел! В пыль!
У нее волосы тлеть начинают, замершая на пороге Вечный двигатель отшатывается, но кто-то ее проталкивает вперед, и в кабинет входят они. Собственными персонами. Звенит звонок, все кидаются к партам, органчик перестает скрипеть. Все здесь. Вся дюжина.
Но нет такой дюжины, которую нельзя сделать чертовой.
Училка, Дедуня и некая личность неприятной наружности. Кто куда, а я пялюсь на личность. К нам. Как поспать дать, точно к нам. Это по коленям видно и белым носочкам.
– Садитесь, дети, – кивает Фиолетта.
Садимся. То есть все садятся, а я как сидела, так и сижу. Колени сравниваю. Мои и напротив. Мои – толстые, бледные, заусенцы какие-то. Напротив – даже ничего. Крыть нечем.
