– Я не беспокоюсь, приятель. С чего мне-то беспокоиться. Это тебе беспокоиться нужно. Мне, конечно, с тебя три пятьдесят нужно взять за вызов. Если б ты чуваку по телефону сказал, что тебе нужно все у тебя из дому вывезти, нам бы всем не пришлось париться. Так и что теперь ты будешь делать? Автобус ловить?
– Да, наверное.
– До ближайшей остановки полмили, не? Да и ни один водитель тебя с этой штукой не посадит, а? Знаешь, приятель, что я думаю? Я думаю, тебе натуральный пиздец. У тебя наша карточка есть?
Он дал мне карточку с названием компании и номером телефона, после чего уехал.
Не знаю, как мне это удалось, но я поперся дальше на работу и опоздал на три четверти часа. Никто ничего не сказал.
Работа у меня скучная – в музыкальной лавке в самой сердцевине Сити. Парни, забредавшие купить себе альбомы Майкла Джексона и Уитни Хьюстон, походили на переплачиваемых школьников. Ни в одном, похоже, не светилась искра индивидуальности. Все покупали одни и те же пластинки и носили одинаковую одежду – рубашки в полоску, пижонские галстуки и темные костюмы. Ничего больше об этой работе не скажу, кроме того, что я занимался ею месяцев девять и постоянно искал чего-нибудь получше. Уже несколько месяцев я пытался обзавестись работой в различных музыкальных журналах: «Фокус на отклик», «Миди-мания», такое вот. Просто писать рецензии и так далее. Но невозможно было даже добиться от этих людей прямого ответа. Бог весть сколько часов провисел я на телефоне, пока меня футболили от одной отводной трубки к другой: «Не кладите трубочку, будьте добры?» – «Секундочку, я вас переключу». – «Линия занята, можете подождать?» Да и потом сплошная двусмысленность. Да, мы прочли ваш материал. Мы с вами свяжемся через неделю-другую. Мы вас внесли в досье. Я передала вас в «Очерки». Мы дадим вам знать, как только подвернется нужная тема. Нас всегда интересуют новые авторы. Мы просто ждем, когда Вивиен вернется из отпуска.
Некоторые не понимают, что прямое «нет» может оказаться самым любезным ответом на свете.
* * *
Группа, с которой я в то время был, – называлась она «Фактория Аляски» – репетировала в студии «Поющие в терновнике» возле Лондонского моста.
Целый студийный комплекс там занимал собой почти весь переоборудованный склад, тылом выходивший к реке. Шесть репетиционных, Студии от «А» до «F», и две записывающие, Комнаты 1 и 2, где, соответственно, стояли шестнадцати- и восьмидорожечные магнитофоны. Кроме того, имелась зона отдыха, где можно было купить напитки и сэндвичи, стояли телевизор и пара игральных автоматов. В репетиционных комнатах было сыро и темно, а бывало, что и воняло чем-то ужасным, если какое-то время в них проведешь. Почти все оборудование отработало свое и почти разваливалось. Мы репетировали там, наверное, исключительно в силу привычки, да еще и потому, что это было вполне дешево. Честер как-то сумел договориться с тем парнем, что заправлял студией, хотя как ему это удалось, я не знаю. Иногда я видел, что они разговаривают один на один, часто – с таинственным видом, и сообразил, что между ними есть какое-то взаимопонимание, основанное бог весть на каких подозрительных договоренностях. Слишком расспрашивать о том, что касалось этой парочки, мне не хотелось. В общем, мы просто были признательны за то, что нам самим ни о каком ценнике договариваться не приходится, поскольку парень тот, по нашему опыту, не был самым легким в общении человеком. Могу это ответственно подтвердить. Мерзавец он был отъявленный.
Не знаю, встречались вы когда-нибудь с такими людьми, но бывают личности до того совершенно отталкивающие, что даже когда им до зарезу нужны ваше доброе отношение и ваши деньги, даже когда сама жизнь их зависит от того, чтобы вести себя с вами полюбезней, они не могут себя к такому принудить. Лично мне кажется, что это признак настоящего психопата. Никогда не встречал я никого, кто был бы настолько груб со своими клиентами, как этот парень. Да дело и не только в нас. Он со всеми так себя вел.
Жилистый такой парняга, лет под сорок, но рано облысел. Весь день он сидел у себя за столом, ловя за пуговицу любого бессчастного музыканта, кому случится пройти мимо из репетиционной в уборную, и до смерти наскучивая ему нескончаемыми историями о своих былых деньках на гастролях с произвольным количеством знаменитых групп, к которым он, вероятно, не имел никакого отношения. Если ему верить, выходило, что он в свое время был барабанщиком, гитаристом, продюсером и гастрольным менеджером, при этом на всех поприщах фантастически преуспевал. Звали его Винсент, и занимался он, судя по всему, почти исключительно тем, что управлялся с кассой и отпирал двери студий и кладовок. Иногда потоком саркастических и высокомерных замечаний направлял людей обратно в репетиционные, ибо заблудиться в том здании было проще простого. То был могучий лабиринт, занимал он по меньшей мере три или четыре этажа (включая цоколь) всего старого склада. Я и сам там, бывало, блуждал в поисках уборной или еще чего-нибудь – а ведь ездил туда далеко не один месяц. И удивительно было, когда вот так скитаешься по какому-нибудь неосвещенному коридору – даже не зная, куда тебе, вверх или вниз, так много маленьких лесенок там было, – а Винсент проступает из тьмы с какой-нибудь дурацкой фразой вроде: «Нам трудно, а?» – и с помпой сопровождает тебя обратно в студию. Как будто он у себя постоянно записывал, где все и что делают.
Поначалу в тот вечер мне показалось, что я его застал в хорошем настроении. Уже легче, потому что приехал я первым и пришлось сколько-то сидеть и болтать с ним, пока ждал, когда явятся остальные. Первым делом я спросил, какую комнату на вечер зарезервировал нам Честер.
– Студию «D», – ответил он. – Три микрофона и комплект «Греч». Все верно, нет?
– Да. Мы там раньше, по-моему, не садились, верно? Интересно будет послушать, как звучит, а то в Студии «Е» нам звук не очень понравился.
Я тут же сообразил, что сказал что-то не то.
– Ты в каком смысле? – спросил он.
– Он там… искажается немного.
– Искажается? В Студии «Е»? Да ты смеешься, кореш.
– Звук там какой-то… грязноватый.
– Грязноватый? Ушам своим не верю. Да там у нас, блядь, лучший аппарат стоит, кореш, совсем нулёвый, то есть если вы из него нормальный звук выжать не можете, за каким хуем вы тогда вообще нужны.
– Ну, там просто звучало.
– Что там у вас искажалось, а? Вокал, так?
– Ну, в основном бас.
– Бас? А к аппарату тогда какие претензии? Он на каком усилке играл?
– Он без усилка играет, втыкает прямо в пульт.
– Прямо в пульт? Вы совсем, что ли, ебнулись? Это ж голосовой аппарат, кореш, туда нельзя бас втыкать. С директ-боксом?
– С чем?
– Он директ-боксом пользуется?
– Ну, я точно не знаю. Я же просто клавишник, понимаете.
Он презрительно вздохнул.
– Но тебе же известно, что такое директ-бокс, правда?
