Они быстро шли рядом, время от времени переглядываясь, ухмыляясь и посматривая, нет ли погони или засады, хотя были почти уверены, что ничего такого быть не должно.
Теперь, когда ночной смог исчез и все вокруг было залито светом звезд, узкие улочки казались им не такими зловонными и мрачными, как по пути к Дому Вора. Даже Навозный бульвар дышал какой-то свежестью.
И только на несколько секунд разговор их принял серьезное направление.
Фафхрд сказал:
– Сегодня ты был пьяным гением, но все же и идиотом тоже, а я – просто пьяным пентюхом. Это же надо – подвязать мне поит! Обмотать тряпками мечи, так что мы могли пользоваться ими лишь как дубинками!
Мышелов пожал плечами:
– Но в противном случае мы порешили бы сегодня не одного человека.
Не без некоторой горячности Фафхрд возразил:
– Когда лишаешь человека жизни в бою – это не убийство.
Мышелов снова пожал плечами:
– Убийство есть убийство, как его ни назови. Точно так же, как еда есть еда, а пьянство есть пьянство. О всемогущие боги, как я устал, как я хочу жрать и пить! Ничего мне не нужно – только мягкие подушки, еда и дымящийся «вздрог»!
Друзья беззаботно взбежали по скрипучей лестнице со сломанными ступеньками, и Мышелов резко толкнул дверь, чтобы та распахнулась быстро и неожиданно.
Но дверь не шелохнулась.
– Заперто, – лаконично сообщил Мышелов. В щели под дверью и за ставнями было заметно лишь какое-то оранжево-красное мерцание. С нежной улыбкой Мышелов ласково проговорил, хотя в его голосе сквозила тревога: – Наши девицы безмятежно спят! – Он трижды постучал в дверь и, приложив ладони рупором к щелке, тихонько позвал: – Эй, Ивриана! Я уже дома. Влана! Ты должна гордиться своим мужчиной – он поразил бесчисленное множество воров Цеха, стоя на одной ноге!
За дверью не раздалось ни звука – если не считать шороха, столь слабого, что друзья не были уверены, что он им не померещился.
Фафхрд наморщил нос:
– Откуда-то тянет дымом.
Мышелов снова ударил кулаком в дверь. Безрезультатно.
Фафхрд отодвинул приятеля в сторону, намереваясь вышибить дверь своим могучим плечом.
Но Мышелов покачал головой и несколькими ловкими движениями вытащил кирпич, который, казалось, весьма прочно сидел в стене рядом с дверью. Затем он просунул в отверстие руку, послышался скрежет одной задвижки, потом второй, потом третьей. Мышелов вытащил руку назад, и дверь распахнулась от легкого толчка.
Но они с Фафхрдом не бросились внутрь, как только что намеревались: вместе с дымом, чуть тошнотворным ароматом чего-то женского, но только не духов, и прокисшим звериным запахом из комнаты потянуло чем-то неизвестным и крайне опасным.
Комната была освещена лишь оранжевым мерцанием, исходящим из приоткрытой дверцы печки, однако дверца была неестественно перекошена: печку явно кто-то опрокинул к задней стенке камина.
Одна маленькая деталь несла в себе весь ужас перевернутой вверх дном вселенной.
В оранжевом мерцании виднелись странно вздыбившиеся ковры с черными кругами с ладонь величиной, разбросанные под полками свечи, кувшинчики и шкатулки и прежде всего – две непонятные черные бесформенные груды, одна у камина, вторая частью на кушетке, частью на полу.
Из каждой груды на Мышелова и Фафхрда смотрело множество пар крошечных, широко посаженных красных глазок.
На ковре по другую сторону камина серебряной паутинкой блестела клетка, но попугайчики в ней больше не чирикали.
Внезапно послышался тихий металлический скрежет: Фафхрд проверял, свободно ли выходит из ножен Серый Прутик.
И словно этот тихий звук был условным сигналом к атаке, друзья одновременно выхватили мечи и, осторожно пробуя перед собою пол, вошли в комнату.
При звуке вынимаемых мечей горевшие красным огнем глазки замигали, забегали, а когда друзья начали приближаться, рассыпались на пары, каждая из которых находилась в передней части небольшого, длинного безволосого туловища с длинным хвостом, – и скрылись в черных дырах, зиявших в коврах.
Дыры эти были без сомнения крысиными норами, прогрызенными совсем недавно, а красноглазые существа – черными крысами.
Рыча и сыпля проклятиями, Фафхрд с Мышеловом бросились вперед и принялись рубить и колоть направо и налево.
Но атака оказалась почти бесплодной. Крысы разбегались со сверхъестественной быстротой, и большинству из них удалось юркнуть в норы у стен перед камином.
К тому же после первого яростного удара Фафхрда пол проломился под его мечом, а на третьем шагу он и сам с оглушительным треском провалился чуть ли не по пояс. Мышелов хладнокровно пролетел мимо него.
Не обращая внимания на царапины, Фафхрд вытащил застрявшую в полу ногу; он тоже не замечал, что половицы продолжают потрескивать. Крысы исчезли. Северянин подошел к товарищу, который бросал в печь растопку, чтобы в комнате стало хоть немного светлее.
Самое ужасное было то, что хотя крысы и разбежались, две продолговатые груды остались лежать, став, впрочем, гораздо меньше. В желтом свете пламени, прыгавшего за перекошенной черной дверцей, груды эти изменили свой цвет: они не были больше черными и усеянными огненными точками, а представляли собою смесь множества цветов – блестящего черного, темно-коричневого, тошнотворного пурпурно-синего, фиолетового, бархатисто-черного и белоснежного – груды окровавленной плоти и костей, алевшие пятнами крови и красных чулок.
Руки и ноги девушек были обглоданы до костей, тела прогрызены до сердец, но лица остались нетронутыми. И это было страшное зрелище: сине-фиолетовые трупные пятна, зубы оскалены, глаза вылезли из орбит, все черты искажены дикой болью. Только все так же сияли черные и каштановые волосы, да зубы, ослепительно белые зубы.
Не в силах отвести глаз от возлюбленных, друзья, несмотря на вздымающиеся в них волны ужаса, горя и ярости, заметили вокруг горла каждой из девушек черную петлю, конец которой, редея, скрывался в распахнутой двери – две петли ночного смога.
Внезапно пол посреди комнаты с треском просел еще пяди на три, однако тут же вновь на какое-то время обрел устойчивость.
В воспаленном мозгу каждого из друзей запечатлевались отмеченные краем глаза подробности: кинжал Вланы с серебряной рукояткой, пригвоздивший к полу крысу – хищник, очевидно, подошел слишком близко, прежде чем черный туман сделал свое страшное дело. Кошелек и пояс Вланы исчезли. Шкатулки из голубой эмали, инкрустированной серебром, куда Ивриана положила причитающуюся Мышелову долю похищенных драгоценностей, тоже не было.
Мышелов и Фафхрд подняли друг на друга белые перекошенные лица: кроме дикой ярости, на них были написаны понимание происшедшего и решимость. Не было нужды обсуждать с другом, что произошло, когда в резервуаре Христомило затянулись две черных дымных петли, или почему Сливикин подскакивал от радости, или что означали слова: «….чтобы сотрапезники были отделаны как надо», «не забудь про добычу» и «дело, о котором мы говорили». Фафхрду не было нужды объяснять, зачем он снял с себя балахон с клобуком или зачем выдернул из пола кинжал Вланы, стряхнул с него крысу и сунул его за пояс. Мышелову не было нужды говорить, зачем он отыскал с полдюжины горшочков с лампадным маслом, разбил три из них перед пылающей печью, потом подумал и засунул остальные в мешок у пояса вместе с оставшейся растопкой и горшком с плотно завязанным горлом и полным тлеющих угольев.
