Юленька держала Жоржа на почтительном расстоянии, но от себя далеко не отпускала, у нее было какое-то природное кокетство, чувство любовной интриги. Она благосклонно принимала стихотворные послания, внимательно слушала пространные тирады Жоржа обо всем на свете, и ему казалось, что она умна и образованна, хотя собственных Юленькиных суждений ни о современной музыке, ни о поэзии услышать так и не довелось: за ум принималось ее прилежное молчание и веселый смех, если ему на язык попадала нечаянная острота. Жорж вдохновлялся от собственных слов, его заносило, но бдительные руки вроде как незаметно подкрадывались обнять за талию, однако ж еще более бдительная талия не давалась, девушка вдруг становилась строга и неприступна.
Опытный человек Митька Сальников, встретивший их однажды в переулке и на этом основании выпытавший у Жоржа тайну его трудных отношений с Юленькой, дал авторитетный совет:
– Ты, Фелицианов, дурак. Девушка давно ждет от тебя поцелуя. Вот увидишь, после поцелуя никуда она от тебя не денется.
– Она же не даст. Ни одна гимназистка Чернышевского толком не читала, а его дурацкую мораль «умри, но не отдавай поцелуя без любви» наизусть знают все.
– Ну, конечно, может тебя оттолкнуть, но, если проявишь напор, поддастся. Поверь мне, я знаю женщин.
Митька женщин знал. Он, говорят, даже дурную болезнь подхватил в публичном доме на Трубной улице. Слухи об этом Сальников не опровергал, а только подсмеивался.
Прав оказался Митька-сердцеед. Да только что радости?
Дело было в пору экзаменов, теплый июнь стоял на дворе. Жорж и Юленька встретились в Петровском парке. Учебники и тетрадки были у каждого, и Жорж вбивал в Юленькину прелестную головку законы Ома – для полной цепи и для отдельного участка цепи – и жалел, что нет рядом Кости Панина, тот бы растолковал этого чертова Ома в два счета. Правда, с четвертой или пятой попытки объяснения сам понял и обошелся без Кости, на седьмой, что ли, раз и Юленька усвоила и смотрела на умного Жоржа благодарными глазами.
И, поймав ее благодарный взгляд, Жорж решительным ударом сбросил учебники и тетрадки со скамейки, обнял Юленьку и впился в нее, оторопевшую, губами. Она же замкнула рот, мычала, билась, но вдруг и впрямь сопротивление иссякло, и Юленька раскрыла измученные губки…
А Жорж в тот же момент почувствовал непредвиденно сильное возбуждение, боль, мгновенное семяизвержение и позор, позор. Он выпустил Юленьку из объятий, а ее лицо полыхало гневом:
– Мужлан! Мне же больно! Не смей подходить ко мне!
И собрала с земли тетрадки и книжки и убежала прочь, оставив Жоржа краснеть от стыда, страдать от невыносимой боли, которая будет преследовать его недели две.
Это ж когда он поймет, что всего-то навсего у обоих произошло половое созревание, что надо было просто погладить, утешить, успокоить новым поцелуем… А тогда, тогда Жорж надолго был оскорблен собственным организмом. Юленьке он больше не звонил по телефону, он даже ступить во Вспольный переулок не мог и старался обойти его, если дорога пролегала с Тверской к Малой Никитской.
Москва город маленький, через год в фойе консерватории, в буфете, Жорж присел за стол с чашечкой кофе, отпил глоток, услышал:
– Здесь свободно?
Оглянулся – Юленька.
Разумеется, она была не одна, с молодым жандармским офицером, тоже, кстати, Жоржем, легкая болтовня ни о чем, хотя оба Жоржа были напряжены и смотрели друг на друга с изрядной долей вражды. Фелицианова даже оскорбило то, что он оказался тезкой с молодым жандармом, не любил он этих господ, добровольных служителей зла. Когда прозвенел звонок, Юленька шепнула: «Позвони мне, пожалуйста. Завтра же».
Позвонил, одолев трезвый предостерегающий голос разума. Юленька расщедрилась на рандеву на том самом месте, где когда-то познакомились. И опять одолел трезвый предостерегающий голос разума, чтобы получить из уст Юленьки новость – она помолвлена с жандармским поручиком Нежинским – и упрек: чего ты тогда испугался, глупый, ведь ты мог стать моим избранником.
А насмешливая судьба сыграла с Жоржем шутку еще спустя лет пять. На том же катке на Патриарших прудах он был ослеплен веселым кокетливым взглядом гимназистки-старшеклассницы, очень похожей на Юленьку, только свежее и ярче. Это ее сестрица подросла, Раечка. Их знакомство и началось с догадки, Раечка, конечно, начисто забыла когдатошнего поклонника старшей сестры, но по законам женского кокетства, конечно, не призналась, и был милый вечер в кондитерской с пирожными и шоколадом фабрики «Эйнем». Короче, Жорж, уже давно студент, взрослый, солидный человек, потерял голову, влюбившись в это прелестное созданье.
А нежная Раечка тоненькими ниточками сплела надежную сеть, она не отпускала от себя Жоржа, но, но, но… Но никаких излишеств не позволяла и до первого поцелуя долго не подпускала. Оставь надежду навсегда – кокетливая складочка на чистом лобике ее изображала сию Дантову истину.
Мимолетное
Жорж пересек Зубовскую площадь и понесся дальше. Он опаздывал. Уже без пяти, а в три в Большой аудитории Высших женских курсов начинал лекцию приехавший из Петербурга профессор Овсянико-Куликовский. Жорж летел на встречу со столичной знаменитостью, летел и не видел перед собой ничего и никого и вдруг как о столб ударился.
Ему навстречу шел старичок, довольно простецкого вида, каких немало встретишь у каждой церковной паперти, хотя на нищего был не похож, одетый без затей, но аккуратно – под поддевкою рубаха навыпуск, брюки заправлены в сапоги хорошей кожи.
Жорж встал как вкопанный, неприлично уставившись в прохожего старичка. Он, кажется, и рот разинул. А старичок посмотрел на него насмешливо, но тут же нахмурил густые брови и сказал очень строго:
– Ступайте с Богом, молодой человек.
Жорж смутился, покраснел до корней волос и побрел своей дорогой медленно и нехотя, все время оглядываясь, пока старичок не свернул в Олсуфьевский переулок.
Каким пресным оказался столичный профессор после внезапной встречи с Львом Толстым! А может, обознался? Этот вопрос всю жизнь потом мучил Фелицианова, и он боялся дать на него ответ.
Три революции
Как странно, он уже был большой, почти юноша – пятнадцать лет, но, когда годы спустя читал про первую русскую революцию, очень удивлялся, что, кроме декабрьского восстания, почти не заметил ее главных событий. А ведь это новый, двадцатый век постучал в двери профессорской квартиры. Крепка тогда была дверь, и громы века доносились лишь из окна. А были и расстрел рабочих с петицией царю 9 января, и стачки, и бои, броненосец «Потемкин» в июле, октябрьские похороны революционера Николая Баумана с шумными демонстрациями, и восстание на крейсере «Очаков» в ноябре. Но Жорж тогда никаких газет не читал, и все подобные известия прошли мимо его внимания. А ведь в том же октябре во время забастовки несколько человек из старшеклассников бегали по улицам с пистолетами, и вся гимназия только и говорила об этом. Правда, это были ученики седьмого и восьмого классов, пятиклассник Жорж взирал на героев с любопытством и некоторой опаской – он хорошо помнил издевательства прыщавых верзил над малышами: почему-то революция рекрутировала в свои дружины именно такую публику.
