Его арбалетчики принялись рьяно обстреливать мои укрепления и даже изредка в кого-то попадали. Мне стало интересно, что предпримет голем: уберется подальше или сам пойдет в атаку. Выяснилось, что первое – враг снялся с холма и выстроился на поле, намереваясь дать прямой открытый бой.
Я не мог не воспользоваться приглашением, и дальше все пошло по накатанной. У меня было больше пехотинцев и всадников, магов и големов, всего было больше. Я не стал предпринимать никакие ловкие ходы и претворять в жизнь запутанные схемы. Мои автономные големы пошли в лобовую атаку первыми, затем с флангов полетела кавалерия, за которой двинулись управляемые големы. Особое внимание я уделил защите магов. Это все себя оправдало: мне удалось взломать оборону, обратить в бегство вражескую пехоту, рассеять конницу и даже пленить несколько магов. Граф-голем пал в бою. Мне рассказали, что он отчаянно сражался, но Алессандро, мастер копья, подколол его сбоку и сбросил на землю прямо под копыта лошадей. Мы захватили несколько подозрительных пленных, но без участия великого мага никак не могли разобраться, големы они или нет. Пришлось надеть на них кандалы и таскать всех за собой.
Далее меня ожидало лишь триумфальное шествие по баронским замкам и привычное уже перераспределение собственности. Однако на следующий день пришли плохие вести, можно сказать, чудовищные.
Когда я только расположился на привал в захваченном замке Трисоббио, ко мне вошел один из моих гвардейцев и доложил, что меня срочно хочет видеть некто Пуретт, кузен Эмилии. С недавних пор я сильно озаботился охраной своей персоны и обычно всегда был окружен доверенными людьми.
Кузен Эмилии вошел ко мне под чутким присмотром Рупрехта, и я сразу узнал этого малого. Именно его мы захватили в плен вместе с самой Эмилией почти год назад.
– Эх, господин граф, ну и далеко вы забрались, – без всякого приветствия сказал мне гость. – Я вас обыскался. Даже лошадь загнал. Меня чуть не убили ваши же люди, спасло лишь имя моей сестры. Ее очень уважают.
Пуретт выглядел как запылившийся франт. Его черно-фиолетовый плащ печально свисал, придавленный грузом засохшей грязи. Следы этой грязи были даже на узком породистом лице гостя. Однако Пуретт умудрился тщательно расчесать и напомадить свою коричневую остроконечную бородку.
– Я вроде как гонец, – развел руками кузен Эмилии в ответ на мой удивленный взгляд. – Моя сестра очень просила меня приехать к вам. Именно меня, никого другого. Я исполнил ее просьбу.
– Что-то случилось? – спросил я, охваченный дурными предчувствиями.
– К сожалению, да, господин граф. Я привез вам скверные вести. Эмилия умерла.
– Что?! – я не смог сдержать вскрик.
Пуретт с тоской посмотрел в угол комнаты.
– Увы, граф. Эта болезнь, эпидемия… казалось, что она закончилась, но не везде. Сначала заболела мать Эмилии, а потом и сама Эмилия. Но у нее все шло в такой легкой форме, что я думал, она выкарабкается. Я ведь тоже болел месяца три назад, но выздоровел. Сестра все время болезни говорила о вас. Расхваливала вас, убеждала, что вами нужно восхищаться.
– Подождите, – я поднял вверх руку, все еще не веря услышанному. – Расскажите все подробно. Что и как случилось?
– Я же рассказываю, господин граф. Из наших краев болезнь ушла. Мы думали, что все закончилось. Но вдруг мать Эмилии заболела. А на следующий день и моя сестра тоже. Она проболела дня три и умерла ночью. Когда ей стало хуже, она сумела написать вам письмо. Вот оно.
Пуретт протянул мне сложенную вчетверо белую бумагу, но тут же отдернул руку.
– Наденьте перчатки, граф. Эмилия строго-настрого велела мне проследить, чтобы вы читали ее письмо в перчатках. А потом сожгли. И письмо, и перчатки. Наденьте их, граф, иначе я не смогу отдать вам письмо.
Никер протянул мне свои светлые кожаные перчатки, я быстро их надел, взял письмо и сразу узнал ровный почерк Эмилии.
«Дорогой господин граф, – писала она. – К сожалению, пришла пора нам расстаться. Я вообще не собиралась расставаться с вами, но обстоятельства оказались сильнее моих желаний. Когда мы с вами впервые встретились, вы поразили меня грубостью манер. Я тогда списала это на недавний бой, но потом выяснилось, что вы специально стараетесь быть… прямолинейным в общении. Когда вы предложили обменять меня на ящик гвоздей, я сначала обиделась, а потом подумала, что ни разу в жизни не слышала ничего более забавного. И решила к вам приглядеться. Я размышляла о ваших словах и поступках и вскоре поняла, что ваши действия подчинены какой-то логике, но эта логика не от мира сего. Я сумела догадаться, что вы стремитесь сокрушить деймолитов, но это не могло объяснить ваше поведение в целом. Почему вы не уважаете жрецов и дворян? Почему вы думаете о простолюдинах так, будто они ничем не отличаются от вас или вашего друга Никера? Почему иногда вы показываете глубокие знания по неожиданным темам, а временами ничего не можете сказать по вопросам, которые известны даже ребенку? Я так усердно думала о ваших мыслях, что влюбилась в вас. Мне стало казаться, что вы – пришелец из другого мира… помните, вы рассказывали мне о разных мирах? Я даже воображала, что ваш мир давно воюет с деймолитами и вас прислали помочь нам в нашей борьбе с ними».
Я оторвался о чтения и лишь покачал головой, изумляясь ходу мыслей этой девушки. И Никер, Рупрехт и Пуретт, наверное, ожидали от меня каких-то слов, но я вернулся к письму.
«Мне очень хотелось, чтобы вы ответили на мою любовь, – писала Эмилия. – Обычно для меня, как и для любой правильно воспитанной девушки, не составляло труда заинтересовать того или иного мужчину. Но с вами я вела себя вопреки всем рекомендациям. Показывала вам свои рисунки, разговаривала о шахматах и даже давала советы. Когда вы поручили мне управлять замком, я подумала, что вы относитесь ко мне хорошо. А когда вы пригласили меня в Авиньон, то осталось лишь понять, насколько сильно я вам нужна. Насколько, господин граф? Я не могу услышать ответ, но этот вопрос меня очень интересует даже в последние часы жизни.
Я хочу завещать вам все написанные мной картины. Их пришлют в Фоссано. Только не пугайтесь, среди них мало тех, которые изображают непонятно что. Я специально писала загадочные картины, чтобы подразнить вас, мне нравилось смотреть, как вы изумляетесь. Тогда у вас появлялось смешное непроницаемое выражение лица. Мне даже сейчас хочется улыбнуться, когда я его вспоминаю. Однако мое письмо подходит к концу, у меня жар, и мысли путаются все сильнее. Мне уже трудно поддерживать в голове прежнюю ясность. Прощайте, господин граф. Передавайте привет Никеру. Может быть, у меня осталось немного минут, чтобы еще раз вспомнить мою жизнь и помечтать о будущем, о нас с вами.
Ваша Эмилия».
Я молча сжег и письмо и перчатки. Никер тоже ничего не говорил, он повернулся лицом к окну, чтобы скрыть слезы.
– Она тебе тоже передала привет, – сказал я.
Никер, не оборачиваясь, махнул рукой и вышел из комнаты.
