— Эхе-хе... Сколько лет прошло... Кто знает, что ждет меня там? Жив ли отец с матерью, где брат родной?
* * *
Людовик, однако, эскадры не разоружил...
Тем временем на находящейся в Гуле эскадре Спиридова число тяжелобольных перевалило за седьмую сотню. Лечить же их было нечем. Посланный в город штаб-лекарь Пфефер привез каких-то порошков. Молва о них мигом облетела суда и корабли. Чудодейственные порошки распределял лично Спиридов, но и они помогали мало.
За несколько дней стоянки были погребены в пучине восемьдесят человек, а поносы и флюс-феберы укладывали в койки все новых и новых. Корабельные секретари измучились от переписки и раздачи вещей умерших. Иеромонах с красными от недосыпания глазами устало переступал через больных.
— Не лекарь спасет ваши души, а Господь! Молитесь, люди православные!
Поздними вечерами, оставаясь один в каюте, Спиридов взывал о помощи к Николе Угоднику, тускло освещенному лампадкой:
— Образумь меня, дай совет, как спасти мне воителей моих, как довести суда до берегов Левантских?
Но молчал Николай Чудотворец, глядя равнодушно. И, вздыхая, поднимался с колен адмирал... В донесении в Петербург он писал с явным раздражением: «Но виноват ли я в том, что в Гумбер к Гулле зашел? Причиною же тому не выезд ко мне, в прибытие мое к английским берегам четырехсуточное, лоцманов. Оных я уже получил через посланного от меня берегом к Гуллю, не имея никогда помышления заходить к Гуллю, как то значится в данных... инструкциях».
От Лондона до Гулля путь неблизкий, но члену адмиралтейств-коллегии и российскому посланнику в Англии Ивану Чернышеву понадобилось всего два дня. Скоро он был на «Евстафии». С недавнего времени Чернышев — не только член коллегии, но и ее вице-президент вместо занемогшего окончательно Мордвинова.
Приезду Чернышева адмирал обрадовался искренне. Умница граф сразу заметил удрученность командующего. Первым делом рассеял сомнения относительно помощи англичан:
— Лондон с нами сейчас в одной упряжке тащится, а с нашей экспедицией он еще поболе выгод возьмет, чем мы! — Чернышев посмотрел на Спиридова и, уловив тень сомнения, пояснил: — Да, да. Намедни Вильям Потт молвил, что готовы они нам Минорку со всеми ее потрохами всучить, лишь бы пробудить интерес к средиземным водам. А зачем? Да затем, чтобы не только Версаль, но и Мадрид на нас зубами клацал. Торговля ж и альянс с Россией им сейчас поважнее всякого равновесия европейского будут! О политике Версаля разъяснил так:
— Французское вооружение в Тулоне и Бресте должно заставить тебя, Григорий Андреевич, то же самое сделать, к тому весьма скрытым способом!
— А каковы намерения французские? — мрачно поинтересовался адмирал.
— Намерения, прямо скажу, Гриша, поганые! — Чернышев нервно барабанил по столу пальцами. — Недавно первый министр Шуазель на совете королевском настаивал на истреблении нашей эскадры. Однако совет пока последствий политических убоялся. Хотя по истощенному состоянию Версаля ему и нужен разве что покой, превозносчивые амбиции их Дюка Шуазеля могут ввергнуть его в войну разорительную!
— Нам от этого легче не будет! — вздохнул Спиридов, огорченный новыми неприятностями.
Осмотрел Чернышев в присутствии Плещеева корабли. Огорчился увиденному. Велел созывать капитанский консилиум.
Консилиум решил, не теряя времени, добираться каждому судну по способности до Гибралтара и далее к Порт-Магону. На судно определили по два английских лоцмана. Чернышев взял плату за них на себя.
Пока заседали — новая неприятность. При свежем остовом ветре и отливе сел на мель «Три Святителя». В тот же день потеряла левый становой якорь-дагликс «Европа».
Но всему плохому когда-то приходит конец, и к вечеру получил адмирал радостное известие о славной победе российской армии над турками под Хотином. В честь виктории палили из пушек, жгли фальшфейеры, пили вино и пели песни.
Командующий пригласил к себе отобедать и Чернышева. Поданная к столу солонина была явно из новой бочки, так как отличалась в лучшую сторону от давешней в конец протухшей, хотя и не намного. Выпили за победу русского оружия. Адмирал привычно вонзил последние зубы в сухарь, который за время плавания уже успел приобрести твердость железа. Граф пожевал сухарь, а от солонины, понюхав, вообще отказался, сославшись, что сыт до невозможности. Уезжая, он предостерег Спиридова:
— Министр версальский Шуазель, враг нам смертельный, умыслил новую пакость против нас. Высылает сейчас суда с грузом подозрительным, чтобы они промеж кораблей наших плавали, а ежели вы кого остановите или арест учините, сразу затеет он скандал и плавание задержит. Потому, как завидите флаг французский, обходите его стороной.
Спиридов, из кресла тяжело поднимаясь, ответил зло:
— Сторониться много чести будет! А рыться в дерьме ихнем нам недосуг. Пущай себе вертятся, сколь влезет!
О своем впечатлении от посещения эскадры Чернышев писал в Петербург следующее: «Не так худо нашел я все сделанные адмиралом распорядки, как слышал, но опять и не так, чтобы оные лучше быть не могли, ну, да уж что же делать, быть так! Более всего неприятно мне было видеть его самого несколько в унылости, отчего и подчиненные были тоже не веселы, что я ободрением его и хвалою всего того, что уже сделал, ибо поправить было неможно, разговором с солдатами и матросами, объездом на все корабли сколько можно поправить старался. Унылость его произошла от встречи великих препон в плавании, которые то ускорить не позволили, чему главная причина великое множество больных, ибо число оных простирается до 700 человек... чему удивляться не должно, ибо половина экипажа состоит из рекрут, которые жительство близ Москвы имели... которые несколько месяцев как соху покинули, но и к пище ни мало привычки не сделали, изнурены были при вооружении великими работами... от излишнего экипажа великая теснота на кораблях...»
Капитанов своих тем временем собрав, адмирал Спиридов наставлял так:
— Бурбонов не задирать, но и честь свою не срамить! До Порт-Магона плыть будете в одиночку, посему учтите, что не только с Версалем, а и в лице большинства держав средиземноморских имеем мы скрытых неприятелей, да и остальные нам завистны и рады будут иметь повод к явному обнажению недоброжелательства.
Фискальная служба на эскадре — тоже прямая забота командующего. Помогали ему в этом флаг-капитан Плещеев, греческий обер-боцман Марко Лукович в чине подпрапорщицком. Лукович с Плещеевым уже лет пять неразлучны, вместе ходили на «Надежде Благополучия» в Ливорно. Обер- боцман все Средиземное море как свои пять пальцев знает. От него на эскадре польза большая. Дел по этой части не переделать! Попробуй уследить за всем, когда англичане у кораблей день и ночь толкутся. Что ни день, то докладывает обер-фискал все новые случаи разбойные. То сверток подкинутый с британскими фунтами нашли на «Иануарии», то на стоящей в гавани «Европе» кто-то пытался ночью вскрыть канцелярию судовую, а услыша шаги часового, убежал с корабля на шлюпке. Зачастил в порт и главный шпион британского флота Стефенс, всегда норовивший засвидетельствовать адмиралу свое почтение... Помимо английских агентов, подлавливали офицеров и матросов в порту и шпионы короля Людовика. Однако все попытки завербовать русских моряков кончались, в лучшем случае, синяками да шишками. Спиридов на этот счет мог быть спокоен — ни один из пяти тысяч российских офицеров и матросов изменником не стал.
