Зайдя в пещеру, он указал Костромину на его «лежку», а сам занялся разведением огня в очажке и что-то там делал минут десять, Юрию было не видно за его спиной. Но отшельник скоро развернулся, подошел к нему и снова протянул кружку с каким-то напитком.
Костромин выпил и, повинуясь руководящему жесту хозяина, вытянулся на спальнике, укрылся сверху одеялом и своей курткой.
И как-то поплыл, поплыл… И только перед самым сном вдруг подумал, что сегодня ничего не ел.
Это был последний спокойный и можно с уверенностью сказать – прекрасный день. И ночь.
На следующее утро для Костромина начался личный индивидуальный ад. Бесконечный, как и положено по всем канонам.
Проснулся он от того, что его пробило жесточайшее расстройство желудка, сопровождавшееся удушливым приступом тошноты. Чуть не снеся хлипкую дверцу с петель, не надев ни куртки, ни ботинок, он лосем, перепуганным насмерть, ломанулся к той самой дырке…
И началось!
Солнца больше не было, как и не было его потом еще много дней, зато в изобилии хватало снега в любых ипостасях, валившегося с небес нескончаемым плотным покровом и в виде сугробов, и растаявшей на теле воды.
Юрий мотался по этому пушистому девственно-белому покрову от дырки в скале к ручейку и обратно, без обуви, в носках и без куртки, без шапки и варежек, не помня себя от выворачивавшей его рвоты и поноса.
Просветленный Тон сидел рядом с ручейком, с невозмутимым лицом наблюдая за его мучениями.
Полоскало Костромина несколько часов подряд.
Он настолько измучился и потерял любые силы, что просто ложился на снег рядом с дыркой и лежал так до следующего приступа.
Там его и посетил ближе к вечеру брат Тон и снова протянул кружку с каким-то питьем и помог выпить, придерживая под голову. Подхватив под локоть, он помог Юрию встать и проводил в пещеру, где Костромин рухнул на свое лежбище бесформенной тушей, не в состоянии двигаться.
Но где-то через час, наверное, Тон растолкал его и снова напоил какими-то травами.
Утром повторилось все то же самое. Только еще в более отягощенном варианте – теперь Костромин практически не отходил от «толчка», умудряясь в коротких промежутках между сотрясавшими его спазмами подумать: откуда в его организме такое количество отходов, простите за натурализм, дерьма? Ощущение такое, что он уже спустил в ту дыру все свои внутренние органы вместе с мышечной тканью, а его все несло и несло…
На третий день он уже ни думать, ни размышлять не мог – постоянно соскальзывая в забытье, Костромин просто поселился у той дыры.
Утром четвертых суток он проснулся в пещере на своем спальнике, совершенно не понимая, каким образом тут оказался, проснулся от того, что его легонько потряс за плечо Тон.
Юрий сразу же прислушался к себе, но позывов мчаться к дырке не уловил и выдохнул освобожденно.
Тон показал ему жестом вставать и следовать за ним.
– Вставать? – поразился Костромин.
Какое вставать?! Он даже мизинцем пошевелить не в состоянии, но Тон показал вставать более настойчиво, и Юрий признался, еле ворочая языком:
– Я не могу.
– Преодолей себя, – вдруг сказал на чистом русском языке Тон, – и вставай.
– Нечего преодолевать, – хрипел обессиленно Костромин, – все, что можно было, я уже преодолел.
– Ты не знаешь ни себя, ни своих возможностей, – ровным тоном произнес просветленный.
И сделал шаг вперед, неожиданно оказавшись рядом с Костроминым, присел и заглянул ему в глаза.
Сил не было даже на то, чтобы удивиться тому, что Тон заговорил на русском языке, но Юрий начал переворачиваться на бок, непроизвольно застонав, не заметив скатившуюся по щеке слезу, шлепнувшуюся каплей расплавленного свинца на ладонь, которой он опирался на пол.
Пока Костромин ковырялся на своей постели, пытаясь встать на четвереньки, продышался от приступа накатившей слабости, поднял одну ногу, оперся на нее, снова подышал, действуя на силе воле, мате и еще на чем-то непостижимом, заставляя себя двигаться, а затем как-то все же поднялся, Тон стоял рядом и наблюдал за его мучениями.
Когда Костромин распрямился, тот, одной рукой прижимая к себе что-то замотанное в ткань, другой махнул гостю, призывая следовать за собой, и вышел из пещеры.
Костромин опустил голову и посмотрел на носки на своих ногах. Так, вариантов нет – обувь ему не надеть! Куртку, кстати, тоже! А на улице совершенно определенно мороз. И он двинулся следом за Тоном – наплевать! Помереть все же лучше, чем корячиться над той дыркой в муках!
Ну, про муки это он погорячился, как выяснилось.
В промокших носках на босу ногу, непонятно каким чудом еще двигаясь, Юрий шел, видя впереди только спину Тона, совершенно не понимая, что делает и как вообще передвигается.
Он не ощущал холода, в какой-то момент его мутное сознание словно отделилось от тела, и он перестал что-то чувствовать. Много раз он оскальзывался на невидимых под снегом каменных валунах, падал, один раз приложился лбом об камень настолько сильно, что рассек кожу и побежала кровь. И каждый раз Тон стоял возле него и повторял ровным голосом без эмоций:
– Вставай, – дожидался, пока Юрий, ковыряясь, как жук-навозник, кое-как поднимался, и давал новое распоряжение: – Идем.
И он шел. Наверное, так шли на расстрел российские мужики во все войны, сохраняя последнее достоинство и волю, принимая свою судьбу, но не кланяясь ей.
По крайней мере, в какой-то момент Костромину показалось, что он идет именно на смерть. А раз так, то надо все же держаться, – и он шел, делая то, что велел ему с самого начала Тон, – преодолевая себя.
А они все шли по занесенной снегом тропинке между каменными глыбами, пока не пришли к небольшому горному озерцу, неожиданно показавшемуся из-за очередного поворота.
Поразительно, как оно не замерзло, ведь, наверное, было градусов пятнадцать мороза. Тон повел гостя в обход, и они вышли к озеру чуть правее того места, откуда оно первый раз открылось взору. Костромин увидел небольшой водопадик, метра три высотой, поразительно тихий – шума падающей воды не было слышно до самого последнего момента.
Тон показал Юрию жестами, чтобы тот разделся и шел в воду.
– Не, ты серьезно? – переспросил его Костромин, немного пришедший в себя, и жестами же повторил вопрос: – Мне туда? В озеро? Ты уверен?
Оказалось, Тон уверен и, мало того, настойчив.
– И зачем было так далеко ехать и столько денег вбухивать, чтобы помереть где-то в горах, в чужой стране? – интересовался Костромин, начав раздеваться. – Не проще ли было отдать концы в Москве, не хлопотно, без проблем и мучений?
И все же он разделся догола, шагнул в воду… и обалдел! Она была теплой! Приятно теплой! В сравнении с морозом, так вообще обжигающе горячей!
