Нет, вы не поняли – ослы бегут!
Животные пилили и пилили, покачивая в такт своему бодрому «аллюру» ушастыми головами, и громко сопели. Монахи громко о чем-то переговаривались друг с другом, но осликов погоняли.
К тому моменту, когда выдохлись окончательно все – и животные, и люди, – ослы просто встали посреди тропы, Костромин решил, что уже все свои темные грехи пыткой «дерби» на ослах по каменистой тропе искупил напрочь, по ходу лишившись мужского достоинства за те самые грехи и покалечив задницу, и более изощренных истязаний и пыток просто не бывает!
Ан нет, бывает, это все оказались цветочки!
В тот момент Костромин пребывал еще в не пуганой наивности и мало что понимал в пытках.
Голова кружилась и гудела ужасно, сердце бухало, и болело совершенно все тело. Сидеть он не мог, поэтому пил горячий чай, что по-быстрому сделали монахи, и закусывал его какой-то безвкусной лепешкой, стоя у малюсенького костерка, который за несколько минут очень проворно наладили парни.
Но что-то такое крутое ему, видимо, дали в монастыре выпить и «закусить», что он все еще находился скорее в живом состоянии, чем в обратном. По крайней мере, Костромин сознание не терял, вполне нормально соображал и даже мог еще слабо шевелиться.
Вот лучше бы не соображал! Обалдел прямо, когда ему настойчиво предложили снова взгромоздиться на осла.
– Да ну, мужики! – взревел по-русски Костромин. – Я рядом пойду или побегу!
Не-е-е, оказалось, не положено бежать и идти. И парни усадили его на осла. Правда, животные больше бежать не могли и просто шли, но таким бодрым шагом.
В общей сложности на подъем до определенного места ушло около восьми часов. И когда Костромин увидел, куда именно они пришли и что им предстоит, он настолько обалдел, что всерьез решил, что проще было бы помереть по пути – проще и гораздо дешевле обошлось бы всем! Нет, ну ей-богу!
Они поднялись по крутой горной тропинке, вышли и остановились на небольшой плоской площадке, наверное, метров пятьдесят в диаметре, зажатой между двумя склонами. Эта площадка своей третьей стороной упиралась в выпуклую, практически полукруглую, теряющуюся в высоте отвесную стену горного массива. С четвертой же ее стороны находился крутой обрыв…
Красивая картинка – такая дикая величественная природа горного края. Тем более закат начинался – открыточная прямо красота. «Привет из Тибета» называлась бы, к тому же если встать у самого обрыва, то видно вершину Кайласа.
Ага, если не считать того, что они не пришли еще – стой и любуйся, почему нет!
А потому что тропинка шла дальше – внимание! Опоясывая отвесную стену скалы! То есть где-то не больше метра шириной совершенно неубедительная тропинка, явно рукотворно выдолбленная в скале, может, и несколько тысяч лет назад, но то, что очень, ну очень давно, как-то сразу становилось ясно. А над ней местами нависали также неизвестно в какие дремучие времена выдолбленные карнизы, которые явно обрушились в течение времен целыми кусками сегментов.
Проще говоря, если можно представить в своем воображении самую страшную, самую ненадежную и самую узкую горную тропу, словно искривленным в некоторых местах сегментом кольца вьющуюся над бездонной пропастью тоненьким карнизом, – то это именно то, на что сейчас смотрел Костромин, четко понимая, что ему предстоит по ней идти.
Ну, во-первых, потому что парни мимикой и жестами совершенно ясно объяснили, что именно это им и предстоит, а во-вторых, они торопливо снимали с осликов поклажу, перекладывая весь груз в своеобразные местные, можно назвать, рюкзаки-станки. Высокие мешки, закрепленные на деревянных рамах, которые привязывались к спине, абсолютно такие же, как носят профессиональные альпинисты с жестким крепежом, только в народном тибетском исполнении.
Осликов оставили без привязи, все равно никуда не уйдут, только расседлали и положили им сено у края площадки под стеной, и все это монахи проделывали очень торопливо, периодически тыкая пальцами в закатное солнце, перевод необязателен – мы спешим до темноты.
Понятное дело, никому не хочется оказаться на такой тропе в темноте. Костромину на этой тропе вообще категорически не хотелось оказываться хоть в темноте, хоть при шпарящем солнышке!
Это надо «кукушкой» сильно болеть или стукнуться, чтобы по этой неубедительной «тропинке» идти – идти, передвигаться, да хоть ползти! Над пропастью, у которой не видно дна!
Но его пожеланий и раздумий на эту тему никто не спрашивал, Костромину сноровисто водрузили на спину поклажу братья-монахи и, подталкивая, направили на тропу – бздеть можно, даже плакать разрешается и в штаны навалять со страху, а вот орать, наводить панику и делать резкие движения – нет!
И они пошли – один парень впереди, посередине Юрий, замыкающим второй монах.
Чего Костромин натерпелся!!
Это реально очень страшно! Безумно страшно! Это такой животный парализующий страх, который преодолеть невозможно – Юра вообще не понимал, как может идти, – от страха парализовало тело, и оно стало словно каменное, разум заполошенно вопил, но Костромин умудрялся еще и по сторонам смотреть – слева скала, притираясь к которой они и двигались, простирающаяся ввысь, и конца ей не видно, вниз тоже дна не видно, а справа открывается фантастический, совершенно нереальный по красоте и величественности вид – заснеженные горные вершины, пылающие всеми алыми оттенками заката на фоне ослепительно-синего неба.
И тишина! Невозможная в мире, звенящая абсолютная тишина!
Это вынос сознания полный! Как космос!
Только ради вот этой тишины и этого вида стоило забраться на любую тропу и скалу! Чтобы ощутить нечто, рождающееся в груди, в душе, когда переживаешь такой момент!
То ли от страха, то ли от духовного потрясения от лицезрения и приобщения к такой красоте, но Костромину показалось, что они прошли тропу как-то быстро, хотя она и тянулась где-то около километра, и уже выходили на ровную площадку, зажатую между холмами и скалами по другую сторону тропы, сестрицу той, первой.
Площадочка и на самом деле была похожа на ту, с которой они «стартовали» – так же окружена с трех сторон скалами, а с четвертой стороны заканчивалась крутым, абсолютно вертикальным обрывом, только была меньше первой площадки, метров, наверное, около тридцати где-то.
У самого обрыва в позе лотоса прямо на снегу сидел совершенно неподвижно мужик, который никак не отреагировал на их появление, когда они друг за другом сошли с опасной тропы на заснеженную площадку.
Не реагировал и вообще не двигался.
Костромин посмотрел вопросительно на монахов, но те лишь перепуганно замахали на него руками, мол, нельзя, нельзя, табу там всякое и все такое типа медитаций и просветлений, которым запрещено мешать и, схватив его за рукав куртки, потащили в сторону от замершего мужика.
Оказалось, что метрах в пяти от того места, где вступала тропа с обрыва на площадку, в скале имелась небольшая пещерка, куда Юрия и привели ребята.
