– Не надо объяснять, Фрида. Я хоть и поступаю плохо, но понимаю разницу между добром и злом.
Девушка покачала головой:
– Вы мне так нравитесь, Слава… Да что там, я сильно влюблена в вас, но есть вещи, через которые я не могу переступить.
– Да я в общем, на это и не надеялся особо, – пожал плечами Зиганшин. – И не оправдывайтесь, вы ничего мне не были должны.
Немного постояли молча, и была секунда, когда Зиганшину показалось, что Фрида передумает, но, зябко поведя плечами, она пошла к себе.
– Фрида! – окликнул Зиганшин. – Я тоже вас люблю.
Повернулся и зашагал домой.
«Как хорошо, что я признался! – вдруг пришло ему в голову. – А мог бы смалодушничать, и Абрамыч сказал бы правду, и тогда ужас! Мысль, что родной дедушка – убийца, выбила бы у нее всю почву из-под ног и переломала бы всю душу. Господи, спасибо тебе, что надоумил!»
Он внезапно понял, что тоска покинула его сердце, и улыбнулся. Сестры любви – смерть и свобода, и, кажется, сейчас к нему пришла младшая сестра. «Ну и старшую тоже встретим с радостью, – засмеялся он, – хотя ждать будем без нетерпения».
Главное, Фрида сейчас спокойна, стало быть, он тоже счастлив.
Утром Лев Абрамович долго тряс ему руку, от избытка чувств даже употребив несколько слов, о которых Мстислав Юрьевич никак не думал, что они имеются в лексиконе этого рафинированного интеллигента.
– Внучку благодари, – буркнул он, – стал бы я ради тебя, старого, подставляться. Ты, главное, не смей признаваться, а то вдруг благородство взыграет, не дай бог. При любых обстоятельствах иди в глухую несознанку, понял?
Тут подбежали дети, и дальше обсуждать дела стало невозможно.
Выгрузив своих пассажиров у школы, Зиганшин задумался. Можно поехать к Елене Сергеевне на работу, или к Верховскому домой, если тот не на смене. Больше всего хотелось поговорить с Галиной Ивановной – и по делу, и просто так, но Зиганшин подозревал, что после вчерашнего визита она вряд ли захочет снова его видеть.
Постояв немного на обочине, он вдруг понял, что после не слишком успешной работы рядовым опером очень хочет снова почувствовать себя начальником, и отправился к Леше Кнышу, узнать, что тот уже сделал, и слегка взбодрить, чтобы сделал побольше.
Друг сидел в кабинете, и по всему было видно, что бездельничал, но при появлении Зиганшина включил режим «страшный недосуг»: заметался по кабинету, раскидал бумаги и выложил из карманов аж целых два телефона.
Не обращая внимания на эту суету, Мстислав Юрьевич растянулся на стуле для посетителей и молча ждал, пока Леша наиграется в важного человека.
– Ты видишь, сколько у меня дел? – Кныш обвел рукой свой кабинет с разбросанной по нему документацией. – Не могу я все бросить и играть с тобой в Шерлока Холмса, ибо начальство спрашивает с меня не это. А вот это!
Он энергично стукнул по корочке какого-то дела.
– Ладно, давай что есть, – вздохнул Зиганшин, – с паршивой овцы…
Возмущенно фыркнув, Леша открыл ящик стола, долго там рылся и наконец подал ему несколько листков бумаги с установочными данными на Реутова. Мстислав Юрьевич бегло посмотрел их. Что ж, Леша действительно не перетрудился. Родился, проживал, учился, сел. Отец умер, когда Коля был школьником, мать – во время его очередной отсидки, и, поскольку не подсуетилась вовремя с приватизацией, бедняга Реутов остался без питерского жилья, и, выйдя на свободу, вынужден был поселиться в деревенском доме, унаследованном от бабушки.
Интересно, кому досталось его жилье? Соседям? Так, а кто у нас соседи?
Зиганшин внимательно взглянул на выписку из домовой книги и присвистнул.
Кажется, теперь все сходится…
Он быстро набрал номер мамы Гали и спросил, не училась ли она случайно в школе вместе с Черных, и, получив утвердительный ответ, сказал:
– Леша, кажется, я раскрыл тебе серию.
Оксана росла болезненным ребенком, почти не ходила в садик и даже во дворе с другими детьми гуляла редко, большую часть времени сидела дома, предоставленная самой себе.
Она рано научилась читать и с удовольствием погружалась в волшебные сказочные миры, игнорируя скучную реальность.
Поступив в первый класс, девочка растерялась. Некрасивая, полноватая, бедно одетая, не имеющая навыков общения в детском коллективе, она воспринималась одноклассниками как пустое место. Никто не хотел с ней дружить, и даже соседка по парте при первой возможности пересела к кому-то другому. Нет, она была не настолько уродливой, чтобы стать официальным пугалом класса, на эту роль подошла другая, очень толстая девочка, а Оксане приделали кличку «Хрюха» и будто забыли про нее. В классе было еще несколько аутсайдеров, но девочка не хотела сближаться с ними, решив, что это окончательно погубит ее шансы преуспеть в коллективе. Она просила родителей отдать ее в какую-нибудь секцию, чтобы добиться успеха и признания хотя бы там, или купить ей красивые вещи, но маме с папой было не до нее, они исступленно зарабатывали на жилищный кооператив и не могли уделять время ребенку. Мама была счастлива уже тем, что девочка перестала болеть, и боялась, что занятия спортом вернут в обиход вечные простуды и бюллетени.
Оставался единственный выход – искать утешения в собственном воображении. Оксана забывалась в мечтах, грезила наяву и, по сути, жила в своей вселенной, где она была самая красивая, смелая и великодушная принцесса, с целым сонмом преданных подданных. Она мудро правила, совершала великие подвиги и была окружена морем поклонников. Иногда случались неприятности, заговоры и происки врагов, и принцесса теряла все, но верные рыцари вставали на ее защиту, справедливость торжествовала, и враги были жестоко наказаны. Девочка живо представляла, как подлых врагов с лицами особенно противных одноклассников пытают, а потом публично казнят разными жестокими способами.
Оксана так глубоко погружалась в свои мечты, что миражом начинала казаться скучная комната в коммуналке со «стенкой», предметом гордости родителей, и она сама – пухлая девочка с маленькими глазками и круглым, будто опухшим носом.
Но время бежало, детство заканчивалось, и волшебный мир съеживался и тускнел, пока не уменьшился настолько, что в него уже нельзя было поверить.
В реальности, из которой теперь было некуда бежать, оказалось неуютно. Одинокая унылая «Хрюха», она, несмотря на примерное поведение и приличную учебу, не нравилась даже учителям. Ее редко вызывали к доске и ставили четверки за отличные ответы. Какое-то время Оксана пыталась поднажать, выделиться хотя бы знаниями, но педагоги не оценили ее стараний по достоинству, и девочке надоело. Она поняла, что отличница – это не знания и не ум, а особое клеймо. А на ней, увы, стоит клеймо серой посредственности, которое не перешибешь никакими блестящими ответами.
«Вот Галька Карлина, – думала она с ненавистью, – и страшная, и толстая, и одета черт знает как, и не умнее меня, а почему-то любимица всей школы! Председатель совета дружины!» Еще Оксана, одинокая девочка, с которой никто не хотел общаться, страшно завидовала тому, что у противной Гальки есть верная подруга Томка.
