«Такой же почти, как наш, – вдруг пришло в голову Фриде, – он же так и не нашелся… И дедушка меня почему-то не ругал, что я все разбрасываю, где ни попадя».
Мысль имеет такое свойство, что если уж пришла в голову, то прогнать ее оттуда невозможно. Только Скарлетт о’Хара могла сказать себе: «Я подумаю об этом завтра», а у обычных людей все наоборот – чем неприятнее мысль, тем полнее она завладевает сознанием.
Сначала таинственный ночной визит Славы, такой конфиденциальный, что дедушка, вежливый и воспитанный человек, даже не позволил ей накрыть чай. Потом какая-то непонятная возня в саду, а на следующий день у Николая в подвале обнаруживаются человеческие тела. И тут же исчезает нож! Любимый дедушкин инструмент, между прочим, которым он пользовался двадцать лет, а то и больше. Да он должен был весь дом перевернуть в поисках! А потом ее заставить пройти вторым рейдом! Или хотя бы отругать за разгильдяйство и сказать: «Пока не отыщешь, ты мне не внучка», а не пожимать плечами, мол, найдется – хорошо, а нет, так и не надо.
Фрида проверила показатели на мониторе, спросила у хирургов, достаточно ли расслаблена пациентка, и, получив утвердительный ответ, села на свою вертящуюся табуретку в углу операционной и стала думать дальше.
После той ночи Слава с дедушкой вдруг стали друзьями, хотя до этого Лев Абрамович соседа не жаловал и говорил, что можно объединяться с подобными людьми, но сближаться – ни в коем случае.
Но не в этом дело, в конце концов, мужская дружба ничуть не хуже женской и так же мало подчиняется логике. Настораживает другое: дедушка с соседом вдруг стали поразительно беспечны и больше не требовали повышенных мер безопасности от своих домочадцев. Почему? Как они могли быть уверены, что Николай не вернется?
Если в бытность Реутова Слава не выпускал детей одних за ворота, то сейчас спокойно позволяет им самостоятельно приезжать на школьном автобусе. А дедушка стал где-то засиживаться вечерами и не боится, что внучка одна и представляет собой великолепную мишень для Николая.
И пол… Зачем дедушка в то утро мыл пол, если никогда этого не делал ни до, ни после? Всегда был доволен тем уровнем чистоты, который обеспечивала внучка, да и не могло там за двое суток скопиться столько грязи, чтобы он вот прямо начал задыхаться и стал наводить порядок, не в силах дождаться, пока Фрида проснется.
Наверное, все это паранойя, просто за окном глубокая ночь, и мозг, который вынуждают работать, когда все порядочные люди спят, выдумывает всякую чушь в отместку хозяйке. Или это реакция на восторженные мечтания. Подсознание дало сигнал, что фантазии ее слишком хороши, чтобы быть правдой, вот дурные мысли и полезли, как черти из преисподней.
Если очень постараться, можно уговорить себя, что это паранойя. Нож случайно выплеснулся из таза во время мытья посуды, а дедушка не стал ругать внучку, решив, что и так ей досталось от судьбы. Слава приходил обсудить какую-нибудь животрепещущую политическую новость, а то, что они перестали держать оборону от Николая – это вообще не показатель. Человек не способен долго жить в напряжении, в постоянном ожидании атаки, вот дедушка с соседом и убедили себя, что после страшной находки у себя в сарае Николай никогда не вернется.
Да, на какое-то время это может сработать. Но противные мысли будут возвращаться снова и снова, и придется без конца убеждать себя в собственной паранойе.
Фрида вздохнула. Мало что в жизни забирает столько сил и энергии, как боязнь правды.
* * *
Позвонив в квартиру Галины Ивановны и ожидая, пока она откроет, Зиганшин волновался, как перед боем.
– Привет, солдатик, чего хотел? – сказала Галина Ивановна весело.
Мстислав Юрьевич молча вошел. Снял обувь, несмотря на протесты хозяйки, повесил куртку на крючок и шагнул в комнату.
Несмотря на взвинченное состояние духа, он сразу обратил внимание, как обстановка не подходит образу резкой и решительной Галины Ивановны, да и сама она дома совсем другая, чем он привык думать.
Комната поражала уютом и наличием женской работы, здесь хотелось и работать, и отдыхать, и вообще делать что-нибудь хорошее. Мама Зиганшина была большой поклонницей сериала «Аббатство Даунтон», и он посмотрел пару серий с ней за компанию, так вот скромный интерьер Галины Ивановны почему-то напомнил ему интерьеры аббатства. «Или просто всякая чушь лезет в голову от волнения», – раздраженно подумал Мстислав Юрьевич, садясь на краешек дивана.
Галина Ивановна была в белой блузке и цветастом сарафане, немного растрепанная и очень милая, и дома гораздо сильнее напоминала саму себя с той старой фотографии, чем на службе.
– Галина Ивановна, – сказал Зиганшин глухо, чувствуя, как от волнения сохнет во рту, – я пришел, чтобы вам помочь. Поверьте, что бы вы ни сделали, я вам не враг и не стану осуждать вас.
Карлина улыбнулась:
– Это хорошо, что не станешь. Мне для полного счастья только не хватало, чтобы меня осуждали всякие сопляки неизвестно за что.
– Давайте просто решим, что делать, чтобы никто не пострадал, – глядя в пол, сказал Зиганшин. – Я здесь не как полицейский, а как спасенная вами душа, поэтому вы можете мне довериться.
– Слушай, спасенная душа, хватит говорить загадками, – фыркнула Галина Ивановна, – и, кстати, ты в курсе, что человек сам спасает свою душу, за него никто не может это сделать?
– Ситуация такая, что я даже не знаю, как начать. – Мстислав Юрьевич встал и начал расхаживать по комнате. – Прежде всего поверьте, что рядом со мной вам ничто не угрожает, я ни при каких обстоятельствах не причиню вам зла.
– Короче.
– Галина Ивановна…
– Еще короче.
– В общем, появились доказательства, что вы и есть… – Зиганшин остановился, зажмурился, как перед прыжком в воду, и выпалил: – Серийный убийца.
– О господи, Холмс! Но как вы догадались? – расхохоталась его собеседница. – Серьезно, Митя, что за чушь?
– Не чушь, – упрямо повторил Зиганшин, – вы же учились в школе вместе с Аней Лисовец?
Галина Ивановна кивнула, и Мстислав Юрьевич рассказал о новогодней гирлянде, о Тане Верховской, занявшей место, обещанное Карлиной, о Полине Зыряновой, пропавшей жене человека, так некрасиво обошедшегося с Галей, о Светлане Поливановой и о том, что муж погибшей галеристки является известным кардиологом и ровесником Галины Ивановны, стало быть, мог иметь с ней роман, и о необычной дружбе с Ярославом Михайловским.
Когда он закончил, Галина Ивановна долго сидела молча, и Мстислав Юрьевич испугался, что сейчас она действительно во всем признается.
– Не, ну логично, че, – наконец сказала она и взяла с подоконника сигареты. Прикурила, со вкусом затянулась и медленно выпустила дым в потолок, – ты прямо меня убедил! Вот если бы я точно не знала, что этого не делала, то поверила бы тебе без всяких колебаний.
– Правда не делали? – Зиганшин напрягся.
