– Интересно, что вы мне сделаете?
– А вы попробуйте, и узнаете! – Мстислав Юрьевич вышел, еле удержавшись, чтобы не хлопнуть дверью, и спустился в учебную комнату, которая, по счастью, пустовала.
Он принялся ходить между столами, сожалея о своей вспышке откровенности. Зачем он стал объяснять этой дуре такие вещи, которые люди или чувствуют инстинктивно, или не понимают никогда?
Воюют не боги, а люди, и подвиги совершают тоже люди, но нельзя судить героев обычным человеческим судом. Хотя бы потому, что они часто получают высшую меру – смерть.
«С другой стороны, – думал Зиганшин, – я тоже воевал, и вроде довольно неплохо, но если бы начал думать, раз я герой, то мне все позволено, то это было бы нехорошо с моей стороны. Нет, я, конечно, не идеал и вытворяю всякое, но никогда не оправдываюсь славным боевым прошлым. Все же это лучшая часть меня, и глупо было бы разменивать ее на мои коррупционные грешки. Пусть уж будет так, что меня испортила мирная жизнь. Но я никогда не позволю, чтобы грязные сплетни этой сумасшедшей поколебали мое уважение к Галине Ивановне. Она спасала нас, рискуя собственной жизнью, вот и все. Остальное неважно».
Мстислав Юрьевич так разозлился после беседы с Черных, что едва не забыл, зачем приехал. «Выговор, что ли, объявить самому себе? – подумал Зиганшин-начальник о Зиганшине-опере. – И то правда, на службе редко встретишь такую бестолочь, как я!»
В этом расследовании он чувствовал себя примерно как врач крутого медицинского центра, всегда имеющий в своем распоряжении любое обследование и анализы, которого внезапно выдернули из привычной среды и посадили на фельдшерско-акушерский пункт, оставив из всех методов диагностики только глаза, уши и пальцы.
Или, того хуже, как пятилетний ребенок, который вместо того, чтобы позвать взрослых к задыхающейся бабушке, начинает лечить ее с помощью игрушечного докторского набора.
Немного успокоившись, Мстислав Юрьевич заглянул к Клименко, который улыбнулся ему почти по-человечески, но ничем не помог. Вадим Михайлович сам никогда не подрабатывал и понятия не имел, чем занимались его сослуживцы четверть века назад.
Зиганшин вздохнул и отправился к Колдунову, который все про всех знал. По пути он размышлял, не вычеркнуть ли официально Тиглиева с Сережкиным из списка подозреваемых. В начале девяностых они были еще студентами. Потом вспомнил, что все уважающие себя студенты как раз и ходят на дежурства, чтобы к диплому приобрести хоть какие-то практические навыки.
Колдунов вроде бы обрадовался приятелю, но сказал, что убегает на операцию, и если что вспомнит, то сам позвонит.
Тяжелое настроение, возникшее после разговора с Черных, не оставляло Зиганшина, он чувствовал себя словно в чем-то виноватым. Ясно стало только одно: пора прекращать самодеятельность и объединять усилия со всеми заинтересованными в этом деле лицами, к которым, с большой натяжкой, следует причислить и Лешу Кныша.
Договорились собраться в семь вечера, раньше у Горчакова никак не получалось, и Мстислав Юрьевич снова отвез детей к матери. Он предвкушал если не упреки, то хотя бы ненавязчивое напоминание, что у матери вообще-то есть своя жизнь и она не может все бросить и сидеть с детьми, но против ожидания его встретили благосклонно и даже радостно.
Чувствовалось, что Василий Ильич Гончаров искренне заинтересовался делом, а Леша, напротив, сидел в самом темном углу адвокатского кабинета с отрешенной физиономией.
– Да уж, – фыркнул Кныш, выслушав подробный и обстоятельный доклад Зиганшина, – все это слишком складно, чтобы быть правдой. Вы, ребята, просто подпали под обаяние совпадений, а реальность – это вам не стройная логическая конструкция. Да, была в восьмидесятом году девочка, до смерти забитая озверевшими одноклассницами. Что делать, такова жизнь. Ну, в девяносто втором году пропала Татьяна Верховская, а в девяносто третьем – Полина Зырянова, ну и что? Время было такое, неспокойное. Верховскую наркоманы ограбили, убили, а труп выкинули в залив. Реалистично? Более чем! Полина шлялась с мольбертом по всей области, так чего удивляться, что ее изнасиловали какие-нибудь колхозники? Вполне житейское дело. Про исчезновение Светланы Поливановой я вообще молчу. Чтобы, занимаясь криминальным бизнесом, вдруг стать жертвой серийника, это надо родиться очень невезучим человеком. Ты же сам говоришь, был в архиве, видел, какая там куча дел на пропавших. Почему именно эти женщины, а не любые другие из той кучи? Потому что ты полагаешь, что маньяк – врач? Ну так ты сам себе противоречишь, Митя! Если у него хватило ума получить высшее образование, так тем более он бы сообразил искать жертв вне своего привычного окружения.
– Логично, – вздохнул Зиганшин, переглянувшись с адвокатом.
– Извини, конечно, но от желания помочь близкому человеку ты утратил объективность и тупо подгоняешь факты под свою версию, преувеличивая одни и игнорируя другие. В том, кто убил Аню Лисовец, надеюсь, ты не сомневаешься?
Зиганшин промолчал.
– Пока тебя ждал, я посмотрел копию приговора и хочу тебе сказать, что доказуха там крепкая. Потом осужденная тебе все подтвердила, чего еще надо? Неужели она бы не ухватилась за возможность оправдаться, если бы была не виновата?
Горчаков заметил, что Елена Сергеевна – умная женщина и понимает, что раз уж она отсидела свой срок, то восстанавливать истину смысла нет. Сейчас о ее прошлом почти никто не знает, а получится ли доказать непричастность к преступлению спустя столько лет – еще большой вопрос.
– Ну ладно. Хотя мне не верится, что пять малолетних дур так филигранно сговорились, чтобы выгородить кого-то. Один человек еще может взять на себя чужую вину, два… С большой натяжкой, но допускаю. Но в группе обязательно найдется малодушный, который испугается срока и расколется. Или тупо человек врать не умеет.
– А если не девочки выгораживали кого-то, а следователь? – спросил адвокат. – Например, настоящий убийца Ани был высокопоставленным человеком, и его следовало любой ценой вывести из-под удара. А что? Если девочка действительно была такая красавица, вполне могла приглянуться какому-нибудь педофилу.
– Нет, Василий Ильич, не получается сказка, – покачал головой Зиганшин, – для того, чтобы отмазать большого чиновника, не стоило проявлять такую избыточную активность. Всегда можно повесить преступление на какого-нибудь реального урку, зачем вовлекать девчонок, раньше ни в чем противозаконном не замешанных, да еще пять штук? Да еще у одной из них папаша – директор магазина. В восьмидесятые это, знаете ли, было ого-го! Потом этот чертов дождик. Если бы девочки оговорили себя тогда, и сейчас Елена Сергеевна упорствовала бы в своей лжи, то ли из нежелания ворошить прошлое, или там из страха, неважно, но она бы сказала, что да, уходя, они бросили гирлянду на тело Ани. Зачем ей говорить, что гирлянды не было?
– И зачем?
– Моя версия такая, что кто-то видел, как девочки избивали Аню. Он не пытался ее защитить и не позвал на помощь, просто наблюдал, оставаясь незамеченным. Потом девочки убежали, он подошел к Ане и смотрел, как она умирает. Потом украсил ее тело новогодней гирляндой. Что уж там щелкнуло в его голове, не знаю, но сформировался стереотип, фетиш, который он в дальнейшем с успехом реализовывал.
