– Что вы, не стоило, – пробормотал Мстислав Юрьевич.
– Вы же наш гость, – улыбнулась женщина и буквально впихнула ему в руку какой-то пирожок.
Чай оказался неплох, ароматный и насыщенного багряного цвета.
– Я думала, Гена отложит ужин до вашего прихода, – говорила женщина, мягко улыбаясь, – но он сказал, что вы не будете. Но если хотите, я с огромным удовольствием вас покормлю.
Зиганшин покачал головой, думая, как противостоять такому напористому гостеприимству.
– Мне тяжело думать, что вы уйдете и не попробуете моих фирменных огурцов, – вздохнула женщина, – но уж варенье вы просто обязаны отведать! Вот, пожалуйста, здесь вишневое. Берите, не бойтесь, оно без косточек, по старинному рецепту. Уверяю вас, вы не скоро забудете этот вкус! А я сейчас принесу еще клубничного!
– Ни в коем случае! – вскричал Зиганшин.
– Уверяю вас… – пропела женщина и с неожиданным для своей полноты проворством исчезла, чтобы через несколько секунд появиться снова, с хрустальной вазой на длинной тонкой ноге. Варенье выглядело аппетитно: ягодка к ягодке и прозрачный сироп, а не то месиво, что получается у большинства хозяек, но как бы то ни было, он должен помнить, что пришел не с добрыми вестями и не имеет права преломить хлеб с Зыряновыми.
Он умоляюще посмотрел на Геннадия Анатольевича.
– Дорогая, у нас деловой разговор, – робко пискнул тот.
– Так разве я мешаю?
Только отчаянный храбрец способен ответить правду на подобный вопрос жены…
Мстислав Юрьевич понял, что время потрачено зря. В присутствии этой специалистки по варенью Зырянов ничего не скажет, а выгонять ее – тоже не вариант. Геннадий Анатольевич будет злиться, предвкушая неминуемый скандал, который начнется, как только за Зиганшиным захлопнется дверь, и все равно ничего не скажет.
– Что же вы ничего не кушаете? – женщина посмотрела на него с таким умильным видом, что Мстислав Юрьевич захотел немедленно посадить ее в обезьянник.
– Машенька, может быть, ты займешься своими делами, а мы тут сами…
– Ну что ты говоришь такое? Что о нас подумает гость?
«Гость уже думает, что простота хуже воровства», – усмехнулся Зиганшин, прикидывая, как бы так повести беседу, чтобы время не пропало совсем уж зря.
Говорила преимущественно Машенька, и по тому, как уверенно она описывала душевное состояние Зырянова в момент исчезновения первой жены, Мстислав Юрьевич заподозрил неладное. Лишь когда выяснилось, что в девяносто третьем году Машенька еще мирно ходила в школу в городе Севастополе, он решил отставить версию о ее причастности.
Наконец, продираясь сквозь охи-вздохи и бесконечное потчевание вареньем, удалось выяснить вот что: Полина Зырянова никакого отношения к медицине не имела. Окончив наряду с общеобразовательной художественную школу, она поступила в Aкадемию художеств, где делала большие успехи. Несмотря на богемное окружение, Полина вела приличный образ жизни, выглядела ухоженной и красивой и в живописи не искала революционных путей, а прилежно овладевала мастерством художника. При этом многие находили ее выполненные в классической манере работы талантливыми и предрекали девушке большое будущее. Полина не пила, не притрагивалась к наркотикам, так что не было никаких оснований думать, что это будущее не состоится.
На четвертом курсе ей, как прекрасной рисовальщице, предложили сделать иллюстрации к монографии профессора из Военно-медицинской академии.
Полина отправилась выполнять заказ и познакомилась с Геннадием Зыряновым, новоиспеченным кандидатом наук и героем двух войн.
После короткого романа предложение руки и сердца было сделано и принято. Молодые люди скромно расписались в загсе и вместо пышной церемонии уехали в свадебное путешествие. («В Крым?» – с тоской спросил Зиганшин и тяжело вздохнул, получив утвердительный ответ.)
Геннадий Анатольевич устами Машеньки утверждал, что был счастлив в первом браке, насколько можно быть счастливым с женщиной, страстно увлеченной работой. «Но в юности, конечно, не обращаешь внимания на бытовые неурядицы», – добавила Машенька, видимо, твердо решив произвести впечатление мудрой и объективной дамы.
С наследником решили повременить: Полине нужно было закончить академию, и время вообще стояло неспокойное, мало кто тогда отваживался на прибавление семейства.
Восьмого апреля девяносто третьего года Геннадий отправился на суточное дежурство, а Полина собралась «на натуру». Портреты давались ей не очень хорошо, зато она тонко чувствовала природу и умела передать на холсте очарование какого-нибудь дикого уголка.
Одногруппник Полины подрабатывал быстрыми портретами на Невском и заодно продавал ее пейзажи, которые расходились влет, составляя существенную прибавку к скудному бюджету молодой семьи.
Часто художники, да и вообще творческие люди, обнаружив, какая именно грань их таланта приносит выгоду, начинают ее нещадно эксплуатировать, со временем стирая эту самую грань до плоскости откровенной халтуры, но Полина себе такого не позволяла.
Вместо того чтобы штамповать пейзажи, не выходя из мастерской, она ездила с мольбертом по всей области в поисках красивых и захватывающих видов.
Уходя, Зырянов спросил, куда именно поедет жена, и в ответ услышал, что она еще не решила. Обычно все зависело от случая: если подойдет трамвай, она поедет в Стрельну, а нет – отправится в метро, а там по ситуации. Будут места в вагоне – доедет до Финляндского вокзала, а нет – выйдет на Балтийской. Доверять судьбе вообще было в ее характере.
Геннадий только попросил ее не отходить далеко от транспортных путей, потому что в апреле погода бывает очень переменчива.
На том расстались.
Зырянов весь день был занят на операциях, потом писал истории болезней и только в восьмом часу вечера позвонил жене. Городской телефон не отвечал, а мобильников тогда еще не было. Геннадий выглянул в окно: стоял теплый весенний вечер, в совершенно ясном небе висело бледное закатное солнце, и на земле никаких следов дождя.
Он решил, что Полина увлеклась, или напутала с электричками, или закончила работу в один день и сразу повезла своему патлатому другу на реализацию, ну а там уж не выберешься без чашки чая и порции высокодуховных разговоров.
В общем, муж не встревожился и решил позвонить позднее, но тут поступил пациент с тяжелым «огнестрелом», Зырянов побежал в операционную и работал там до половины второго ночи. Пациента удалось спасти, но это стоило Геннадию Анатольевичу огромного нервного напряжения. Дальше была довольно острая беседа с «братками» пострадавшего и нескончаемая вереница аппендицитов до самого утра. Сдав дежурство, бедный доктор не пошел домой отсыпаться, а приступил к своим обязанностям ординатора, после бессонной ночи думая исключительно о том, как бы не совершить какой-нибудь ужасной врачебной ошибки.
О том, что вчера он не дозвонился до жены, Геннадий вспомнил только по дороге домой.
