Василий Ильич Горчаков принадлежал к тому складу мужчин, которых Зиганшин про себя именовал «мордатыми», то есть имел мощную шею и щеки по ширине плеч, а в остальном теле сохранил юношескую стройность.
Две лысины на его мощной голове, со лба «от дум» и с затылка «от дам», никак не могли слиться воедино и выдавали в адвокате разностороннего человека.
Глаза скрывались за толстыми стеклами очков, и трудно было понять, красив ли Горчаков, уродлив или просто никакой.
Он встретил Зиганшина в отлично сидящем костюме-тройке цвета соли с перцем, стоившим, наверное, целое состояние, но офис, большой и светлый, был обставлен очень просто, легкой функциональной мебелью, без показной роскоши.
Критически оценивая адвоката, Зиганшин понимал, что сам тоже подвергнется анализу, поэтому подготовился к встрече. Из дальнего закоулка шкафа был извлечен и наглажен костюм благородного цвета маренго, всегда представлявшийся Мстиславу Юрьевичу шикарным, но, оказавшись рядом с щеголеватым Горчаковым, он вдруг почувствовал себя одетым будто в коробку из-под телевизора.
Впрочем, неловкость быстро прошла, стоило заговорить о деле. Зиганшин не стал экзаменовать Горчакова и выпытывать его адвокатскую стратегию, понимая, что ничего, кроме раздражения, это не вызовет.
Представившись и кратко пояснив свой интерес к делу, он рассказал все, что удалось выяснить.
Горчаков кивал, делал пометки в блокноте и задавал очень толковые уточняющие вопросы, так что Зиганшин к концу сам стал разбираться в материале лучше, чем перед началом доклада.
– Работа проделана большая, – сказал адвокат, – проделана большая. Но как доказать, вот в чем вопрос!
– Докажем, – буркнул Зиганшин, – было бы что.
– Допустим, вы правы, – адвокат снял очки, чтобы протереть их, и взгляд его сразу сделался отрешенным и растерянным, – мой подзащитный невиновен, а в области уже четверть века орудует маньяк. Допускаю также, что, если мы соберем наиболее полную информацию на всех жертв, нам удастся его вычислить. Вычислить, но не доказать его вину. Не доказать.
– Ну хотя бы у вас будет внутренняя убежденность в невиновности Ярослава. Уже кое-что, – вздохнул Зиганшин.
Горчаков резким движением насадил на нос очки и заметил, что это, увы, не гарантирует успех.
Мстислав Юрьевич спросил, как там поживает Михайловский в камере, но оказалось, что Василий Ильич выбил ему изменение меры пресечения на домашний арест.
Немножко позлословили о безалаберности Леши Кныша и о его знаменитой лени, адвокат обещал поднять дело Ани Лисовец, и на этом мужчины расстались, весьма довольные друг другом.
Шаларь то ли уважал своего начальника, то ли хотел показать, как ловко он справляется в его кресле, но данные на Геннадия Анатольевича Зырянова Мстислав Юрьевич получил в тот же день.
У Геннадия Анатольевича была славная биография. Родом из Владимирской области, он сразу после школы поступил в Военно-медицинскую академию и, получив диплом врача, успел еще повоевать в Афганистане.
Вернувшись, учился в адъюнктуре, защитил диссертацию. Потом была командировка в Нагорный Карабах в самом разгаре вооруженного конфликта, и, только пройдя первую чеченскую войну, Зырянов успокоился и осел на должности начальника отделения в alma mater.
Он женился в январе девяносто второго года, а в апреле девяносто третьего жена пропала, в связи с чем было заведено разыскное дело.
Поиски не дали результата, и в соответствующие сроки Геннадий Анатольевич подавал иски сначала о признании жены безвестно отсутствующей, а потом об объявлении ее умершей.
Вскоре после того, как последний иск был удовлетворен, Зырянов вступил в новый брак, в котором пребывал до сих пор, и, вероятно, был счастлив, поскольку наплодил четверых детей.
Собрав весь отмеренный ему запас деликатности, Зиганшин позвонил по присланному Шаларем номеру и выдал вранье про журналиста, решив, что попытка не пытка, а если пошлют подальше, можно будет сыграть открыто, то есть сунуть гражданину удостоверение под нос и хорошенько припугнуть.
Зырянов не то чтобы прямо послал, но долго мялся, прежде чем назначил Мстиславу Юрьевичу прийти к нему домой завтра, после восьми вечера.
«Мутный какой-то, – пожал плечами Зиганшин, убирая телефон, – не хочешь с журналистом разговаривать, пошли на фиг, и всего делов».
Мстислав Юрьевич привез детей в город, снарядил их в сопровождении мамы на новый мультик в киноцентре, оставил денег на кафе на тот случай, если вдруг придется задержаться, и отправился к Зырянову.
Геннадий Анатольевич жил в Московском районе, в типичном сталинском доме с арками, колоннами и завитушками по фасаду. Конечно, все это великолепие было слеплено непонятно из чего, от колонн отваливались целые куски, обнажая унылое цементное нутро, и из арок кое-где торчала ржавая строительная арматура, но стены были недавно покрашены в благородный терракотовый цвет и выглядели очень мило, если не придираться к мелочам.
Зиганшин настраивался на сугубо деловой визит, поэтому удивился, когда ему открыла миловидная полная женщина и, обдав ароматом пирогов, пригласила войти.
Мстислав Юрьевич в легком недоумении отдал женщине куртку и из темной, но просторной прихожей шагнул вслед за ней в гостиную, большую комнату в два окна.
Чувствовалось, что Зырянов не купается в роскоши, но живет неплохо. Впрочем, когда у тебя четверо детей, при любых доходах особенно не пошикуешь.
Мебель почти вся из магазина ИКЕА, но подобрана со вкусом и с умом. Женщина, усадив Мстислава Юрьевича в легкое кресло, куда-то исчезла, так что он остался один и смог без помех осмотреться. Да, все ладненько, добротно, а вот книг совсем нет. Зиганшин вздохнул. Он любил бывать в таких домах, где книги в каждой комнате, и даже в коридоре, и стоят не корешок к корешку, а хаотично, будто в движении.
Он стал осматриваться дальше и обратил внимание, что в комнате неправдоподобно чисто. От журнального столика еще пахнет полиролью, и нигде ни пылиночки, а стекла в шкафу с посудой абсолютно прозрачны. Наверное, бригаде криминалистов не удалось бы найти тут ни единого отпечатка пальца, не говоря уж о волосках или других объектах биологического происхождения.
На противоположной стене висело несколько семейных фотографий. Зиганшину хотелось их посмотреть, и только он задумался, вежливо ли будет в отсутствие хозяев встать с кресла и подойти, как вошел Зырянов, высокий сухопарый человек средних лет, чем-то похожий на Клинта Иствуда.
Мужчины обменялись рукопожатием, оказавшимся у Геннадия Анатольевича сильным и сухим, и Зиганшин только хотел приступить к делу, как вплыла давешняя женщина, держа в руках большой поднос.
Без единого слова она поставила его на подоконник и, накрыв журнальный стол салфеткой, белой, как вольтова дуга, стала расставлять чашки, чайнички, сахарницы, конфетницы и блюдо с пирожными, явно домашними.
