– Конечно, не пойдет, тем более добровольно. Это надо совсем уж себя не уважать… С другой стороны, она прекрасно устроилась. Поболталась немножко среди солдат и теперь всю оставшуюся жизнь может творить что угодно! Она ж героиня!
Зиганшин промолчал. Раньше, когда он был маленьким, героями войны принято было восхищаться, и никто не смел ставить их подвиг под сомнение. Но в последнее время он частенько слышал, что воевать идут только глупые и бестолковые люди, которым нечего дать обществу, кроме собственной жизни, а умный должен беречь себя, и, собственно, именно в этом заключается гражданское мужество – отсидеться в безопасности, чтобы потом, может быть, порадовать человечество каким-нибудь великим открытием.
Подобное мировоззрение казалось ему отвратительным. Зиганшин понимал, что Черных просто хочет подчеркнуть собственную нежность и домовитость на контрасте с боевой Галиной Ивановной, но милее она от этого не становилась.
– Я вас очень прошу, – сказал он тихо, – не говорите плохо о Галине Ивановне хотя бы при мне. А лучше вообще не говорите.
– Ну понятно, – протянула Оксана Васильевна с презрительной усмешкой, – славное боевое прошлое затмевает все остальное. А мы, значит, люди второго сорта получаемся и слова не можем сказать героям, даже глаза на них лишний раз поднимать.
– Оксана Васильевна, никто не требует, чтобы вы шли защищать свою Родину, но хотя бы уважайте тех, кто делал это для вас!
Черных вдруг заговорщицки ему подмигнула и придвинулась еще ближе, так что пришлось вжаться в стену, чтобы выгадать хоть несколько сантиметров личного пространства.
– Не все так просто с этой Галиной Ивановной, если хотите знать, – сказала Оксана Васильевна доверительным тоном, – не знаю, что ее понесло по горячим точкам, но уж не из патриотизма она это сделала, поверьте мне. Эта психопатка элементарно не могла найти себя в мирной жизни, а после своих командировок только хуже свихнулась. Она реально неадекватная бывает на рабочем месте…
– Господи, что вы такое говорите!
– Ну а как вы думаете, почему из всех сотрудников Михайловский только с ней сблизился? Почувствовал родственную душу! Помяните мое слово, скоро выяснится, что они вместе проворачивали эти ужасные убийства. Галя жутко, буквально по-звериному ненавидела Ингу Валерьевну, поэтому я совершенно не удивлюсь такому повороту!
Зиганшина охватило столь сильное чувство гадливости, что он едва не задохнулся. Бесцеремонно отстранив наседавшую на него Черных, он бросил «никогда больше не заговаривайте со мной» и, отвернувшись от нее, вышел.
Поднимаясь по широкой мраморной лестнице в ординаторскую, он вспомнил про ярость отвергнутой женщины, которая, как известно, страшнее всего, но быстро сообразил, что выяснил все, что мог, и дальше толкаться на кафедре нет смысла.
Он тепло простился с Сережкиным, получил величавый кивок от Клименко, слащавое напутствие от Царькова, и напоследок Тиглиев отвел его к Журавлеву. Мстислав Юрьевич был уверен, что старый профессор вообще не замечал его присутствия, но тот внезапно поднялся из-за письменного стола и протянул ладонь для рукопожатия.
– Вы обладаете способностью стабилизировать сомнения, – вдруг сказал старик, с молодой силой стиснув руку Зиганшина, – в вас определенно больше света, чем тьмы.
– Бывает с ним такое, все же девяносто лет, – вздохнул Тиглиев, когда они вышли от профессора, – но крайне редко. Крайне.
* * *
Мысль, что придется втискивать велосипед в старый тесный автобус, а потом еще ехать шесть километров до дома, была невыносима. Ноги категорически отказывались участвовать в этом мероприятии, и Фрида разозлилась на себя за то, что такая слабая.
Заступая на смену, она оставалась единственным анестезиологом-реаниматологом на стационар и роддом, так что работы всегда хватало. Нужно было наблюдать пациентов в реанимации, давать наркозы на экстренных операциях, а если хирурги вдруг решали передохнуть, немедленно просыпался роддом, и Фрида, поручив больных самой опытной сестре, неслась туда давать анестезиологическое пособие на кесарево сечение. По штатному расписанию в роддоме должен быть свой анестезиолог, но в условиях кадрового голода приходилось дежурить поодиночке.
Новая работа мало походила на размеренное, даже сонное существование кафедры. Решив на третьем курсе стать анестезиологом, Фрида сразу стала ходить на дежурства, там дела было побольше, и ситуации, по-настоящему критические, но в крупном стационаре дежурит целая бригада, всегда есть с кем посоветоваться.
Здесь она могла совещаться с хирургом или терапевтом, но решать все приходилось самой.
Фрида прилежно занималась в институте и аспирантуре, и к своим двадцати восьми годам знала и умела, наверное, больше, чем среднестатистический молодой специалист, и все же на прежней работе рядом всегда были старшие товарищи, которые подсказывали и ободряли.
Самостоятельно принимать решения и отвечать за них было ей внове, но Фрида не унывала. «Пока что я справлялась со всем, что мне подсовывала жизнь, справлюсь и с этим», – решила она.
Поработав месяц, она почувствовала благодарность к своему гонителю. Если бы не его антисемитизм, Фрида, благополучно защитившись, так бы и осталась на кафедре вечной ученицей, проводя за год столько наркозов, сколько она тут давала за смену.
Возможно, ей даже удалось бы убедить себя, что работа на кафедре чрезвычайно важна и необходима человечеству, но когда Фриде приходилось пропускать дни из-за болезни отца, это оставалось незамеченным и несущественным для производственного процесса, а здесь попробуй не выйди на смену! Сразу вся больница окажется парализована!
Попав в адский котел под названием «центральная районная больница» и проварившись там как следует, Фрида перестала считать свою диссертацию новаторской. Конечно, с защиты ее снимать не стоило, но, ей-богу, это был детский лепет по сравнению с тем, что она могла бы написать теперь!
Она потихоньку переосмысляла свое исследование, находила в нем слабые места и начала собирать новый практический материал, в котором недостатка не ощущалось. «До нового года родится идея, – решила девушка, – а там оформлю соискательство и в конце концов стану кандидатом наук! Так даже лучше, будет у меня не мертворожденная вымученная диссертация ради диссертации, а нормальная работа. Попозже, но поинтереснее».
Зная, что не умеет сходиться с людьми, Фрида старалась держаться с коллегами вежливо, но холодновато. Пусть не получится дружбы, зато никто не сможет высмеивать или предать. «Возможно, они надо мной и ржут, – думала самокритичная девушка, – но я, к счастью, об этом не знаю».
Увлеченному человеку работа обычно только прибавляет сил, но сегодняшние сутки побили все рекорды. В результате несчастного случая на стройке поступило сразу восемь человек в тяжелом состоянии, и пришлось сильно постараться, чтобы всех спасти. Из дома вызвали второго хирурга, травматолога и операционную сестру, а анестезиолога найти не смогли. Наверное, наученные горьким опытом, они просто не отвечали на звонки из приемного отделения, и Фрида не могла их за это порицать.
