Как-то раз, накануне очередной всенародной годовщины, листал Маяковского в поисках вдохновения и аж подпрыгнул, прочитав:
Единица – вздор,
Единица – ноль!
Такое откровение – кошмар для любого математика, технаря, инженера… Малахин придвинул к себе чистый листок:
Что-то – это не ЧТО-ТО,
т. к. это НЕЧТО,
т. е. НИЧТО,
а точнее – КОЕ-ЧТО-НИБУДЬ
или ТО, ЧТО НАДО…
НОЛЬ – это не НОЛЬ,
т. к. это ОДИН,
т. е. ДВА,
а точнее – ТРИ или ЧЕТЫРЕ.
Маяковский разбудил в Малахине поэта, поэт развернул абсурдистскую агитацию:
Строку о том, о сём строку,
И стих готов – ку-ка-ре-ку!
Вот так инженер Малахин молча собрал вещи – и вышел за дверь, уступив своё место панк-скомороху, художнику-перформансисту, отцу постсоветского стрит-арта, народному дворнику, певцу помоек— старику Букашкину. Вначале он, впрочем, действовал под псевдонимом Какий Акакиевич Кашкин – но его быстро стали называть сокращённым именем К.А. Кашкин, а это било по благозвучию. Бывший в употреблении Кашкин – Б.У. Кашкин впоследствии превратился в Букашкина, и это было правильно, потому что букашек старик воспевал регулярно:
Меня зовут Старик Букашкин,
Я всех про всех вас лю…
Букашки, мошки, таракашки
И аж крокоделю!
Вдохновение Букашкин черпал отовсюду – привязчивая строка эстрадного шлягера превращалась в поэму:
Какой панно, какой витраж,
Какой бульон, какой гуляш,
Какой батон, какой лаваш,
Какой цэ-два-аш-пять-о-аш,
Какой зерно, какой фураж,
Какой НИИспецстройдормаш,
Какой Гайдар, какой Аркаш,
Какая голубая чаш…
Многие считали, что товарищ инженер повредился умом. А сами посудите, если бородищу отпустил, одеваться стал не как советский человек и ещё, говорят, ушёл из дома, живёт в каком-то подвале на Толмачёва, у него там будто бы мастерская, и он делает из разделочных досок чуть ли не иконы! И пишет, пишет, пишет свои стишки, и к нему прибивается со всего города неформальная молодёжь – и пуши, и хаппи, и музыканты из подозрительных групп распевают с ним странные куплеты! Сынок его (то ли от этой жены, то ли от другой) поёт звонким голоском:
Лошадка объелась гороху!
Раздулись бока – ей плохо!
Слезами наполнились очи,
Мне жаль бедолагу очень!
И ребёнок делает это вместо того чтобы собирать металлолом и участвовать в жизни школы! Не дай нам Бог, как говорится, сойти с ума, глубочайшие соболезнования близким…
Когда вышел антиалкогольный указ 1985-го, Букашкин откликнулся на него целой серией двустиший:
«Я не пью, не пьёшь и ты.
Наши дети как цветы!»
«Чем помногу выпивать,
Лучше уголь добывать!»
«Был красивый пуловер…
Где он? Пропил, изувер».
«Посмотрите, как сейчас алкоголика ломает,
Вышел вовремя приказ от шестнадцатого мая».
Не печатают – и ладно. Будем петь, читать, голосить, делиться – нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся. И всё же публикация для поэта важнее, чем он готов в этом признаться. Поэтому те кухонные доски, из которых Букашкин делал прежде супрематические (именно так) иконы, стали превращаться в книги – картинка-иллюстрация и пара строчек яркими буквами.
Искусство не должно приносить художнику выгоду, лучше – если пользу людям. Букашкин моментально оброс единомышленниками – музыканты, художники, студенты быстро выучили дорогу в подвал на Толмачёва, который он поначалу делил с коллегой, а потом заправлял там единовластно. Гостям не давали расслабиться, каждому вручались краски и досочка, загрунтованная желатином:
– Давай рисуй! Ну и что, если не умеешь, – никто не умеет, а ты рисуй! И пой! Играй!
Девочка в варёных джинсах несколько месяцев ходила по следам за обществом «Картинник» – так Букашкин назвал свой выездной художественный салон, гастролирующий вначале по Свердловску, а потом – по всей стране. Почётные гости рок-фестивалей, звёзды фойе, артисты пешеходных зон…
На Пале-Рояле, Арбате, Плотнике,
Рулетке, в Тюмени пестреют картинки
Там бьётся за мир,
Воспевая горох,
Смешной настоящий живой скоморох!
Только в сентябре она решилась наконец толкнуть дверь в захламлённый подвал. Никто не удивился, а старик тут же крикнул:
– Проходи, раздевайся, ложись!
Она тут же вспыхнула, как будто её взяли за волосы – и подожгли, но тут Букашкин гостеприимно продолжил:
– Вставай, одевайся, уходи!
И вручил ей краски. И выдал досочку – с текстом:
Без тебя я мерин сивый,
А с тобою – мэр красивый!
(Однажды в городе действительно появится красивый мэр – Бука знал об этом заранее.)
4
«Солнце русской драматургии» – сказал о нём кто-то всерьёз или в шутку. Для него, впрочем, шутка и всерьёз – как тот двусторонний пуховик, который вдруг появился у каждого в театре. Наставляя юных пьесописов, он говорит, что если в первом действии зрители смеются, а во втором плачут, значит, у них всё получилось. А если нет – пишите сначала. Солнце русской драматургии – сокращённо СРД, так он подписывает свои первые книги, сборники пьес.
Когда старик Букашкин бродил по Екатеринбургу в фуфайке с надписью «I am a great Russian poet», его многие спрашивали: «Зачем это?» – и получали ответ:
– Иначе не поймут!
Пьесы наш герой пишет ровно как заведённый. «Рогатка», «Мурлин Мурло», «Сказка о мёртвой царевне»… Пьесы – как дети, рождаешь их в муках, выводишь в свет, а они потом радуют тебя, кормят, помогают, не дают поверить, что жизнь прожита зря… «Рогатку» он повёз на семинар драматургов в Пицунду – и только ленивый его не разругал, не раскритиковал. Лишь одна Людмила Улицкая, никому тогда ещё не известная, сказала:
– Коля, не слушай никого! Можешь спокойно помирать, потому что главную пьесу в своей жизни ты уже написал.
Ну, насчёт «помирать» она, конечно, погорячилась. Хотя о смерти он думает так же часто, как герои всех его пьес: там если не похороны, так поминки, если не убийство, так самоубийство…
В пьесе «Играем в фанты» каждая тварь дрожащая имела право. В «Рогатке» жизнь измерялась любовью – пусть и не такой, с какой привыкли иметь дело участники драматургического семинара. 1989 год – Роман Виктюк поставил спектакль по «Рогатке», 1990 год – Галина Волчек вывела «Мурлин Мурло» на сцену «Современника». О его пьесах пишут серьёзные литературоведческие работы: обсуждают мениппею, «максимальное обнажение физиологического остова словесной семантики», драматургический дискурс. Пьесы разлетелись по всему миру – Италия, Швеция, Германия, Австралия. На разных языках играют артисты, на одном и том же – смеётся и плачет зритель.
