— При чем тут цветы? Тут можно курить? — Фаина достала из сумки сигареты. — Я в себя никак не приду.
Колосов щелкнул зажигалкой, она подалась вперед, прикурила. Он ощутил аромат ее духов.
— Скажите, Фаина Игнатьевна, ваш отец…
— Он умер.
— Я это знаю.
— Мы с мамой с ним не общались. Я знаю, каким будет ваш вопрос. Я знаю, кем был мой отец. Да, он был судим и сидел. Но моя мать порвала все отношения с ним, еще когда я была девчонкой. Последнее известие о нем было, что он скончался. — Щеки Фаины вспыхнули. — Я не была на его похоронах. Я вообще все эти годы старалась забыть, что у меня был отец.
Колосов молчал. Этой тирадой она ответила на все. Или почти на все.
— Вам стыдно было иметь такого отца?
— Стыдно? Да, если хотите. Я публичный человек. Иногда ко мне приезжают журналисты. Спрашивают, не как вы, конечно, но тоже интересуются многим, личной жизнью, например. И что я должна отвечать: что мой отец был уголовник? Что он сидел несколько раз?
— Кстати, а вы знаете, за что он был судим?
— Смутно. Мама об этом особо не распространялась. Я только знаю, что за какие-то хищения. У нас была полная конфискация. Забрали вещи, картины, а до этого у нас было много хороших вещей, я это помню, хотя и была еще мала. Да что вы понимаете? Он мне сломал жизнь — мой отец. Меня не приняли в университет из-за него. И из театральной школы меня вытурили, когда узнали, что он сидит. Но при чем тут, вот сейчас, он?
— Арнольд никогда не проявлял интереса к вашему отцу?
— Нет.
— Но он знал, чья вы дочь?
— Знал. Кажется, знал. Они… эти… ну эти… они же все друг про друга знают.
— Но Арнольд был залетный, гастролер.
— Что? Я не понимаю.
— Дела, по которым он был судим, проходили на Дальнем Востоке, в Сибири. А в Москве он…
— О, у него и в Москве были связи, — усмехнулась Фаина, а Колосов мысленно послал проклятие нерасторопному агенту Пашке Губке, который знал (или прикидывался) меньше, чем эта гламурная дива.
— А его босс — Суслов, Аркаша Козырной?
— Это что, его кличка? — Фаина презрительно скривила губы. — Его я вообще не знаю. Видела несколько раз в клубе, когда мы ходили туда с Арнольдом.
— В каком клубе?
— В разных. И, кажется, в ресторане.
— Когда вы видели Арнольда в последний раз?
— Мы редко общались. Поймите, он был человек для меня малоинтересный.
— Он был в вас безответно влюблен, так, что ли? — Колосов усмехнулся.
— Он был мужчина. Я ему нравилась, и я это знала. Но мне он — такой, — Фаина взмахнула рукой, — не был нужен. Совершенно, поверьте мне. Но он не хотел ничего понимать. Был настойчив, хотя и корректен. Вообще его гориллоподобная внешность была довольно обманчива. Мне иногда было даже жаль его.
— Так когда же все-таки вы виделись с ним в последний раз?
— В конце мая он прислал мне цветы. И… нет, потом мы не виделись. Он только звонил. Приглашал меня на неделю в Сочи, но у меня были другие планы. А потом я узнала, что он убит.
— От кого?
— В клубе сказали, — Фаина выпустила изо рта колечко дыма. — Не помню кто.
— Случаем не в «Сто сорок по Фаренгейту»? — Колосов наконец-то решился использовать самую свежую информацию.
— Нет, в другом, — Фаина посмотрела на него с вызовом. — А что — это важно?
— В деле о трех мертвецах все важно. И как знать, какой самый незначительный факт может помочь следствию. Фаина Игнатьевна, вы ведь хотите помочь следствию?
— Конечно. Но чем? Хотя… Нет… нет… нет. — Она покачала головой, словно отгоняя какую-то мысль.
— Мы опросили обслугу клуба, в котором сегодня ночью вы были со своей подругой Алевтиной Ойцевой. Тот самый клуб «Сто сорок…», — Колосов сочинял на ходу. — Так вот, по показаниям свидетелей, там, в клубе, между гражданкой Ойцевой и другими посетительницами возник конфликт. И Ойцева даже угрожала посетительницам ножом.
— Боже мой… но это же так глупо…
— Более того, ряд свидетелей показал, что, по их мнению, гражданка Ойцева приревновала вас к этим самым посетительницам. И угроза была реальной, она угрожала убийством.
— Аля очень вспыльчива. Импульсивна.
— Она занималась раньше спортом?
— Да, бегала на лыжах. Называется «биатлон». Ушла из спорта после травмы.
— В биатлоне не только на лыжах бегают, но еще и стреляют. Ойцева метко стреляет?
Фаина подняла голову. Вот сейчас она не притворялась, не играла — она действительно была ошеломлена.
— Что вы хотите этим сказать? — спросила она тихо.
— Я задам вам тот же самый вопрос: вас не удивляет, что люди, которые к вам неравнодушны, умирают?
— Я не знаю. Она действительно отлично стреляет. И она порой очень резка, но… Вы что, в самом деле решили, что… — Фаина снова прижала ладонь к губам. — Нет, я и думать про такое не хочу.
— Думать всегда полезно, Фаина Игнатьевна, — назидательно изрек Колосов. — Вот взгляните на фото еще раз. Это Голиков, а это вот Арнольд и Суслов. Их застрелили — всех троих. А Голикову еще и нанесли рану холодным оружием. Возможно, ножом. Ничего не хотите добавить к сказанному?
Фаина молчала. Закурила новую сигарету. Взяла со стола снимок, где крупным планом было запечатлено обезображенное, окровавленное лицо Марата Голикова.
— Я никогда никому не хотела причинять зла, — тихо сказала она.
— Охотно в это верю.
— Я должна вам помочь?
— Это было бы здорово, — Колосов усмехнулся.
— Ладно. Попробую. — Фаина открыла сумку, порылась там. — Вот. Это валялось у нас в спальне на полу. Выпало из Алькиной косметички.
И она решительным жестом выложила на стол перед Колосовым патрон.
Глава 21 ПОДСОЛНУХ
Сергей Тихомиров, как только Колосов покинул дачу, сразу же позвонил на мобильный Балмашову. Рассказал обо всем.
— Этот дотошный опер спрашивал, где я был прошлой ночью. Андрей, ты слышишь?
— Я слышу, слышу.
— Я подумал, ты отвлекся, не слушаешь меня.
— Я сейчас в Старогрязнове, на вилле Гурнова. Тут Марина приехала, привезла то, что я просил. Ну и что же этот опер?
— Он меня выслушал и сказал, что это не алиби, — усмехнулся Тихомиров. — Да еще моя Дашка, как назло, фортель выкинула, закатила мне сцену ревности, удрала… Но, черт возьми, как такое могло случиться с Маратом? Какой он был, ты помнишь? И чтобы вот так глупо пропасть, не за понюх табаку… Вот живем, а? Андрей, этот опер про тебя спрашивал. Так что жди, наверняка припрется.
