— Вздрогнули!
Выпили, налегли на сочную, но пресноватую свинину, повторили, ударили по «оливье», и Прохоров, глядя на Викину грудь под прозрачной тканью, начал наконец-таки беседу:
— Так куда это ты отваливаешь?
За подругу ответила Женя:
— Догадайся с трех раз. Туда же, куда и мы. Все дороги ведут в Норвегию. — Она сунула в рот чернильную маслину и насмешливо округлила глаза. — Через «Альтаир», конечно же, через нашу родную турфирму. — Женя усмехнулась, выплюнула косточку. — Все-таки Питер маленький город.
— Да, Сереженька, начинаю трудовую жизнь, еду на буровые вышки. — Бастурма пришлась Вике по вкусу, жевала она с энтузиазмом. — Стресс снимать у бурильщиков. Авантюра, конечно, по объявлению, товарка сблатовала. И везут как-то странно, поначалу за полярный круг, к Баренцеву морю, затем на автобусе через норвежскую границу. Времени — в обрез, отбываем послезавтра, а у меня еще рейтузов с начесом не заготовлено…
— Ты, мать, закусывай давай. — Женя от души положила ей салата, придвинула тарелку с ветчиной.
— А в Чухонке-то чего, разонравилось? — спросил Прохоров со скучающим видом. — Горячие финские парни утомили?
Водку он пил вдумчиво, не торопясь, не мешая ни с чем и как следует закусывая, но все равно в голове уже шумело. Ко всякому делу нужна привычка.
— Ну ты скажешь! Да финика в постели от жмура не отличить. Нет. — Вика залпом хватанула пол-стакана вина, забыв про вилку, пальцами взяла остывшую свинину. — В Чухне эстонцы объявились, мать их за ногу, бизнес к рукам прибирают. И ко мне в «сутики» набиваться начали. Вот с таким поленом как-то сунулись, говорят, дружи, дефка, с найми, а не тто эттимм терефом тепя ттрахать путтемм. Я дура, что ли, — она пожала плечами, — нужны мне в пи…де занозы. Головкой покивала да и свинтила с концами, пусть другие на сутенеров ишачат.
Съели бастурму, прикончили салат, выпили вино. Женя извлекла из холодильника селедку под шубой, Вика достала бутылку «Реми мартин», открыв банку икры, начала делать бутерброды. Покончив с коньяком, дамы принялись за настойку, Прохоров же своим пристрастиям не изменял и все пользовал водочку, не торопясь, вдумчиво, большими хрустальными рюмками. Потом четвертовал арбуз и пожалел, что нет в наличии чистого спирта. Накачать астраханского красавца из шприца, да и оставить на ночь, а к утру вся его мякоть превратится в ароматный, убийственной крепости ликер. Впрочем, и так неплохо… Очень хорошо… Ели арбуз чайными ложками, выскребали середину, по очереди бегали в сортир. Затем опять пили, по новой жарили шашлыки и потихоньку набрались до поросячьего визга.
— Короче, дело к ночи. — Вика с трудом поднялась и, пошатываясь, расстегивая на ходу блузку, зигзагами поплелась в комнату. Глаза у нее были остекленевшие, словно у сомнабулы.
— Шутить изволите, время детское. — Прохоров тоже поднялся и завернул в ванную. Сунул голову под холодную воду, однако муть перед глазами стала только гуще, и ноги сами понесли его к кровати, поперек которой распростерлась Вика в шикарном кружевном белье. Внизу живота у нее была наколота бабочка.
«И мы не лыком шиты». Тормоз с гордостью явил на свет божий триколорные трусы и начал кантовать Вику в нормальную позицию:
— Ты, между прочим, здесь не одна, что за эгоизм такой!
— Сам дурак. — На мгновение приоткрыв глаза, она обиженно отвернулась, пьяно пробормотала во сне. — Fuck off, dirty bastard!
— Чего, чего? — не понял Прохоров, затем обиделся, вытянулся, выругался и затих. Ему казалось, что он лежит на дне застигнутой непогодой лодки…
В это время в комнату вошла Женя. Одним движением сняв трусы, колготки и джинсы, она нырнула под одеяло и начала толкаться:
— Двигайся давай, разлегся.
Как ни был Серега пьян, но природа взяла свое — отреагировал и бесцеремонно, пустив в ход колени и бормоча непристойности, принялся гнусно домогаться. Никаких веских доводов он и слышать не хотел, наваливаясь всей тяжестью, алкал, сопел, скрежетал зубами, так что пришлось Жене пойти на компромисс — ублажать беднягу проверенным способом, ручкой.
— Ну ты и сука, Корнецкая, такое добро переводишь!
Растревоженная любовной суетой Вика, подперев голову, некоторое время следила за процессом. Ее хорошенькое, сонное лицо искажала гримаса негодования. Вскоре она не выдержала, оттолкнула Женину руку и принялась трахать Прохорова со всей обстоятельностью опытной женщины. На любом родео ей, несомненно, достался бы главный приз.
— Тебе лишь бы потрахаться, сверхурочница. — Зевнув, Корнецкая повернулась задом и мгновенно заснула, а Вика, оглашая жилище победным кличем, кончала уже по второму кругу. Потом — еще, еще, еще… Водяной матрас штормило…
Новый день встречали без радости. Женя ползала сонная, словно муха по стеклу, у Прохорова раскалывалась башка, Вику тошнило. Проблевавшись, она надолго застряла в ванной и наконец, мокрая и зеленая, стала одеваться.
— Люди, никто моих трусов не видел?
На прощание она застыла в дверях, вспоминая, не забыла ли чего самого главного, долго терла лоб и наконец сделала всем ручкой:
— Всеобщий привет! Встретимся у фьорда.
У какого именно, уточнять не стала.
— Ну и нажрался я вчера, — потирая затылок, Тормоз попробовал прикинуться шлангом, — ни хрена не помню. Вроде сны какие-то всю ночь снились…
— Снились, снились, эротические, теперь простыни от спермы не отстирать. — Женя глянула на его растерянное лицо и вдруг весело расхохоталась. — Да не бери ты в голову, ничего страшного… Вика чертовски чистоплотна, а я не ревнива… — Она дружески похлопала Тормоза по плечу и тут же взвыла, прижав ладони к вискам. — Блин, башка болит. Ты, изменщик, жрать будешь? Там еще салат остался, «шуба» вроде бы, только, чур, самостоятельно, меня сегодня не кантовать. Чао.
С мукой во взоре она свернулась в клубок, судорожно зевнула и натянула одеяло на голову. Прохоров вздохнул, глянул на часы и принялся одеваться — пора было отваливать с отвальной. Праздник закончился, начинались серые будни.
Натурально серые — небо за окном было заволочено низкой облачностью, вроде бы сочился мелкий и, как пить дать, холодный дождь. Природа увядала, но не пышно — в судорогах. «Нет, на хрен, пьянству — бой». Прохоров, зевая, прошел на кухню, жадно приложился к чайнику и, не посмотрев даже ни на салат, ни на «шубу», сделал Жене царский подарок: выдраил шашлычницу и вымыл посуду. Потом сплюнул в раковину, горестно вздохнул и решительно, подрагивая всеми членами, с головой окунулся в осеннюю сырость. Странно, но сразу стало легче — ветер выдул из башки мрачные мысли, дождь сполоснул лицо, ноги сами собой заработали в темпе вальса, дабы согреть организм. А когда Прохоров завернул на рынок и схрумкал, сколько влезло в горсть, квашеной капусты, маринованного чеснока и пару огурцов, то и сам сделался как огурчик — настроение поднялось, муть перед глазами рассеялась, а главное, перестало тошнить. Захотелось жить. А значит, есть…
