— Господи, помилуй!
— Чада мои! Братья и сестры! — Голос у отца Иоанна оказался козлиным, дребезжащим, преисполненным оптимизма. — Как напитал всех алчущих святой преподобный Иаков Железноборский, чудом от паралича излечающий, так и вы примите толику малую от благости щедрот Господних! Говорю вам истинно, вкушайте, плодитесь и размножайтесь, ибо короток век человечий! Во имя Отца, Сына и Святаго Духа благословенны будем! Аминь!
Он размашисто перекрестил жюри, почтеннейшую публику, икнул и не очень твердой походкой начал спускаться со сцены. В лучах софитов на его густой, окладистой бороде жирно блеснули капли подливы.
— Итак, господа, мы начинаем! — Встав на цыпочки, Лохматович простер обе руки к потолку, в сгустившейся темноте оркестр заиграл мелодию из кинофильма «История любви», и занавес разошелся.
— Ну, бля! — Восторженно выдохнула почтеннейшая публика, Иоанн Коломенский истово перекрестился, и даже мент из жюри, на мгновенье протрезвев, приподнял с груди раскрасневшуюся морду:
— О, печенки, девчонки!
На наклонном, подсвеченном снизу подиуме в виде шахматной доски застыли тридцать две стройные фигурки. Одетые в черные и белые почти не существующие бикини, конкурсантки занимали каждая свою клетку. Жене Корнецкой досталось поле А1, почти у самого края сцены. В мерцающем сиянии подсветки были хорошо видны ноги, чуть хуже бюсты и плечи, глаза и лица полностью терялись в полумраке.
— Ну-ка, красотки, спляшите чечетку! — Луч прожектора упал на Яшу Лохматовича, оркестр заиграл «Ламбаду», и красавицы принялись пританцовывать, покручивать бедрами, прищелкивать с от-тяжечкой наманикюренными пальцами. — Эй, ветерок, вей между ног!
Публика реагировала шумно.
— А я бы этой кобыле на Бэ-два отдался!
— Жорик, а не засадить ли белой ладье эндшпиль по самые волосатые?
— Не, братан, я бы лучше отрокировал пешечку на Е-два!
Соискательницы плясали, Лохматович делал вид, дирижирует, жюри, перешептываясь, выбирало достойнейших. Наконец занавес задернулся, вспыхнул свет, и депутат ЗАКСа, разрумянившийся, сытый и пьяный, с видом гроссмейстера, комментирующего шахматную партию, зачитал по бумажке:
— А-один, Бэ-три, Цэ-семь…
Всего шестнадцать баловниц судьбы, прошедших во второй тур.
— Ну-с, однополчане, какие мысли? — Несмотря на старания конкурсанток, Подполковнику было скучно. Он положил в дымящийся бульон холодное отваренное мясо, овощи, ростки бамбука, бросил пряности и рис, подумал, вздохнул и добавил креветок с трепангами — черт бы побрал эту китайскую кухню с ее несовместимостью ингредиентов!
— Зал набит битком, охрана может среагировать неадекватно, пострадают люди, — придвинув мисочку с полосками курятины, тушенной с ананасами, спаржей и имбирем, сказала без энтузиазма Блондинка и принялась вяло ковыряться палочками. Обычная полупотрошеная кура, зажаренная на сковородке под гнетом, была, на ее вкус, куда приятнее.
— Так. — Подполковник глянул на невозмутимую Брюнетку, которая умело расправлялась с кислосладким засахаренным карпом, и, положив ложку, твердо произнес:
— Согласен. Работаем по четвертому варианту.
— Правильно, кончать гада лучше на свежем воздухе — вони меньше. — Одобрительно кивнув, Брюнетка отпила глоток зеленого, без сахара, чаю, поморщилась, вздохнула: — Нет, что ни говори, рыба по вкусу должна напоминать рыбу. Корюшки хочется маринованной, трески. Приду домой — открою банку килек, в гробу я видела всю эту экзотику. Патриоты мы или нет?
Пока чекисты отдавали должное прелестям китайской кухни, занавес опять разошелся, и публика радостно загалдела — вот оно, начинается! На сцене, на месте шахматного пандуса, стояла металлическая клетка, на крыше ее расположился мужичок с брандспойтом, всем своим видом выражая только одно — сейчас брызну! Оркестр бравурно заиграл борцовский туш, лучи прожекторов перекрестили зал, и к микрофону важно подошел мэтр Лохматович. Глаза его горели, усы пушились.
— Мы продолжаем, господа. Ап, парад-алле!
Взмахнув рукой, он выпятил цыплячью грудь и стал по очереди представлять бойцов, построившихся шеренгой перед клеткой.
— Черный Буйвол! Иуда! Палач Скуратов-Бельский! Квазимодо! Лаврентий Палыч! Альбинос! Товарищ Сухов! Антрацит! Джек Потрошитель! Коба! Седой! И Драный!
Двенадцать самых сильных, ловких и злых, преодолевших все препоны, готовых рвать соперника зубами и когтями, только бы усесться за руль вожделенного «форда».
— Первая пара — Антрацит — Драный! — Лохматович, помогая себе руками, объявил очередность схваток, публика, зашуршав баксами, начала делать ставки, колесо фортуны завертелось.
Тем временем за кулисами в гримуборной взмыленная Ингусик готовилась ко второму туру.
— Эй, Цэ-семь, долго еще будешь голой жопой маячить? Одеваться! Живо! Я тебе покажу трусы! Не на пляже! Сколько еще повторять — никакого исподнего! Давай-ка китель милицейский накинь. Так, хорошо, портупею, фуражку, нет, лучше пилотку, палку полосатую не забудь — будешь регулировщицей.
Следующим был конкурс на самый эротичный костюм.
— Ну а здесь у нас как? — Ингусик придирчиво осмотрела Корнецкую в образе медсестры — халатик без трех верхних пуговиц, заканчивавшийся там, где начинались ноги, золотистые чулки на длинных «пажах» — в тон рыжеи шевелюре, и довольно хмыкнула: — Порядок. Здесь тебе, милая, по экстерьеру и пластике никто в подметки не годится. Уж у меня-то глаз алмаз…
— Мерси. — Женя рассеянно посмотрелась в зеркало, скорчила рожицу — дешевка в белом. Она переживала за Прохорова, кулаками махать — не голой жопой вертеть.
Однако беспокойство ее было напрасным. Из носа Антрацита уже вовсю бежала кровь, правая рука с отбитым бицепсом почти не слушалась, и, судя по всему, схватка близилась к концу. Так оно и случилось: и минуты не прошло, как ударом в челюсть Серега отправил противника в нокаут, — и как этот хлюпик оказался в финале? Непонятно. Оркестр грянул «Выходят на арену силачи», публика взвыла, повышая ставки, кое-кто с расстройства — пропали кровные баксушки! — хватанул стакан под зернистую, — а, гори оно все синим пламенем! Не сгорело. Яша Лохма-тович вызвал новую пару, и опять люди в клетке принялись пинать друг друга, бить кулаками в лицо, рвать сухожилия и ломать суставы — жизнь продолжалась.
— Надо же, а ведь всегда воспитанный такой, внимательный, слова от него плохого не услышишь. — Брюнетка сквозь листья монстеры задумчиво поглядывала на сцену, где Кролик Роджер, он же капитан Зло-бин, он же Палач Скуратов-Бельский, вовсю охаживал ногами Джека Потрошителя, крушил ему коленями ребра, старался приложиться головой, с яростью работал локтями…
— Не пьет, не курит, с падшими женщинами не общается… Может, просто маскируется хорошо?..
В ее прищуренных глазах светилось тихое презрение. Фи, какой грубый самец…
— В тихом омуте черти водятся, а потом, он что, из миссии спасения, что ли? — Пожав плечами, Подполковник досмотрел, как из клетки вытащили чуть живого Джека Потрошителя, икнул и сделал знак официанту: — Любезный, кваску расстарайся.
