Сразу было видно, что российско-шведскую клинику строили шведы. Кровля из металлочерепицы, покрытой минеральным гранулятором, пластиковые, невиданной формы окна, облицовочные гранитные плиты, герметизированные на стыках чем-то похожим на замерзшее дерьмо. Европейский класс, новейшая технология… Внутри все также поражало великолепием. Натяжной потолок, мозаичный пол, зимний сад с хрустально журчащим фонтаном. Неслышно изливал прохладу сплит-кондиционер, плавали в аквариуме невиданные рыбы, и даже медха-лат дежурной красавицы имел особый, лазурно-голубой оттенок.
— Добрый день. — Улыбаясь так, будто собиралась отдаться, она взяла у Прохорова историю болезни, мгновенно просмотрела, кивнула: — Да, это по нашему профилю. Прошу вас, — с изяществом придвинула рекламный проспект и снова обворожительно улыбнулась, — как говорится, лучше один раз увидеть. Цены указаны на последней странице обложки.
Пока Тормоз листал буклет, голос дежурной заливался серебряным колокольчиком:
— Наша клиника существует уже пять лет и имеет свою собственную апробированную методику. Обычно вначале проводится первичная консультация — заочная, затем наши диагносты выезжают к больному, и только потом производится госпитализация и подготовка пациента к операции. У нас работают только лучшие специалисты, и благодаря новейшим технологиям мы достигли выдающихся результатов.
Судя по расценкам на обложке буклета, результаты действительно впечатляли. «Ни фига себе дерут!» При виде пятизначных цифр Серега помрачнел, присвистнул, и неожиданно черная, огненно-жгучая горечь переполнила его сердце. Он ощутил себя беспомощным неудачником, жалким недоумком, не способным ни позаботиться о своих близких, ни обеспечить самому себе достойное существование. От муки и стыда Тормоз застонал, закусил губу, и сразу же из преисподней его души выплеснулся фонтан клокочущей ненависти. К существующему порядку вещей, к устроителям этого порядка — мерзким харям с телевизионного экрана, убившим в Чечне Витьку и тем самым доконавшим мать… «Хрен вам, суки! — Ненависть уступила место бешеной, не знающей границ злобе, и, почувствовав себя словно в удалой уличной сшибке, Прохоров нехорошо ухмыльнулся. — Не ссы, лягуха, болото сухо… Прорвемся».
У амбразуры, украшенной надписью «Касса», он лишился почти всей имевшейся наличности и, получив взамен чек, на котором значилось: «Спасибо за покупку», двинулся за первичной консультацией. Проводил ее, судя по табличке на двери, доктор наук Бобров — холеный, статный, с благообразной внешностью сельского батюшки.
— Сюда, пожалуйста. — Зашуршав халатом, он приподнялся и указал рукой на кресло, затем внимательно рассмотрел чек, мельком глянул на Серегу и уткнулся в историю болезни. — Так-так, заочно говорить, конечно, трудно, но, думается, в данном случае прогноз благоприятный.
Не заметив никакой реакции на лице собеседника, он нахмурился и запустил демонстрационную программу.
— Прогноз действительно благоприятный — фетальная хирургия способна творить чудеса. Вот, пожалуйста, посмотрите, как это делается. Посредством ядерно-магнитного резонанса определяется поврежденный участок мозга, и в него вводятся замороженные клетки эмбриона-донора. Ведь чем принципиально отличается голова, скажем, от колена? — Доктор Бобров наконец-таки встретился с Серегой глазами, и обнаружилось, что они у него неспокойные, бегающие, как у лавочника, пытающегося подороже задвинуть свой товар.
— Чем? — Тормоз покосился на экран, где улыбалась исцеленная Марлен Дитрих, и ему вдруг бешено, до зубовного скрежета захотелось въехать эскулапу в морду, так, чтобы вдрызг, но, сжав до боли кулаки, он сдержался, более того, вежливо кивнул: — Я весь внимание.
— Все очень просто, — доктор взялся за «мышь» и привычно покатил ее по цветастому коврику, — вот, смотрите. Поврежденная ткань на колене регенерирует, а нервные клетки мозга нет, не восстанавливаются. Благодаря же фетальной хирургии это упущение природы может быть исправлено, и такие патологии, как параличи, болезнь Паркинсона и аналогичные, скоро останутся в прошлом. Главное, не тянуть с госпитализацией и принятием адекватных мер. Вот уж истинно — промедление смерти подобно…
Он выразительно глянул на Серегу, но тот его не слышал. Тормоз смотрел на экран, где сыто жмурился султан Брунея, получивший наконец возможность ублажать своих любвеобильных жен, и видел перед собой лицо матери — скорбное, постаревшее, неестественно спокойное. Она совсем не плакала, когда хоронили Витьку, видно, слез уже не осталось…
— Все ясно, спасибо. — Дождавшись конца, Прохоров поднялся, забрал историю болезни и поспешил убраться из кабинета — на душе у него было погано.
На улице он рывком распустил узел галстука, несколько раз глубоко вдохнул, но легче не стало, и, понимая, что ненависть к человечеству до добра не доводит, Прохоров с полчаса тихо прокантовался в тачке. В драном кресле было тепло и влажно, как в навозной куче, о заднее стекло противно билась муха, а по «Шансону» лилось как раз в тему: «Бьюсь, как рыба, а денег не надыбал…»
«Ну да, правда ваша, не надыбал. — Тормоз тяжело вздохнул и с неожиданной злостью выключил приемник. — Деньги, блин, бабки, хрусты, баксы… Где ж их, блин, срубить, да так, чтоб больше об этом не думать? Может, по башке дать кому?» Он хищно оскалился, представив, с каким наслаждением сделал бы это, и тут же скривился от отвращения к себе. «Ну и козел же ты, Серега Прохоров. Кому собрался по башке-то давать? Таким же ложкомойникам, как и сам? У кого „зелень" нашинкована, те видели тебя на херу — их хрен догонишь, а если и догонишь, то хрен возьмешь. Сами тебе рога отшибут. Может, лучше квартиру раздербанить, а комнату продать? — Засопев, он вытер о штаны вспотевшие ладони и, сплюнув в открытое стекло, удрученно покачал головой: — Это хрущевку-то сраную, в нашем гадюшнике? Да пока найдутся желающие, мать три раза помереть успеет. Ну, жизнь… Ну, суки, бляди, падлы!» Запустив мотор, он резко тронулся с места, чудом не задел бампером «пятисотый» «мерс» и на выезде был остановлен рыжеусым стражем:
— Что, ездить не умеем, или жарко сегодня, развезло? А если что, кто бы отвечал? Как будем решать, полюбовно или ГАИ вызывать?
Глаза у охранника были хитрые, как у нашкодившего кота, и Прохоров нехорошо улыбнулся:
— Шлагбаум подымай, мурзик.
— Почему это мурзик? — Помрачнев, страж грозно распушил усы, а Тормоз, свирепея, пулей вылетел из тачки и, ухватив его за яблочко, с чувством прошептал:
— Потому что замурзыкаю тебя сейчас, падла!
Отшвырнул вымогателя в сторону, дернул цепь шлагбаума и, забравшись в тачку, так врезал по газам, что «тройка» обиженно взревела глушителем: «О-х-х-х-р-р-р-ренел?»
«Сука, урод тряпочный. — Вихрем вывернувшись на Большой, Тормоз выжал из двигателя все соки, пролетел под красный шмелем, однако скоро остыл и уже у рынка скорость сбросил. — На фиг, тачка ничем не виновата». Со Съездовской он ушел налево — Господи упаси ехать через мост Лейтенанта Шмидта! — у Меншиковского дворца подобрал пассажира и, сразу подобрев, порулил по забитому транспортом городу к дому — клиенту надо было к кинотеатру «Рубеж». Пока ехали, разговорились — не то чтобы по душам, за жизнь, — и на прощание вместе с деньгами попутчик сунул Тормозу визитку:
