– Что вы молчите? – крикнул Симон Шапкину. – Прекратите рыться в моих вещах, я запрещаю трогать наш семейный альбом! Меня на ваших глазах унижают, оскорбляют, мешают с дерьмом какие-то проходимки полоумные, а вы шарите по углам, вместо того чтобы пресечь этот поток грязной, ничем не обоснованной клеветы!
– Ничем не обоснованной? – удивился Шапкин. – Насчет обоснованности ты, дорогой, не со мной объяснишься. И даже не с прокурором. Ты вот с ними беседовать будешь.
– С этими сумасшедшими?
– С ними, и с другими – с Галиной Васильевной, продавщицей, с Маркеловым из автомастерской, с Киреевым Пал Палычем – директором рынка нашего, с Ивановым, Петровым, Сидоровым, с Приходько, с Прохоровым, Мироновыми-братьями, с Уткиным – завучем школы нашей городской…
– Я не знаю этих людей. Я новый человек в этом городе. Я никого из них не знаю!
– А они тебя сегодня же узнают, как того, кто пытался ночью совершить убийство еще двух пацанов, а до этого…
– Вы что, подозреваете меня в убийстве того школьника?!
Шапкин отложил альбом раскрытым. Приблизился вплотную к Симону, сгреб его за грудки.
– Слушай меня внимательно. Подозрение, обвинение – это все штуки такие, казусы юридические, под них база нужна доказательственная и вагон всяких бумаг – экспертизы, допросы, очные ставки, фотки, видео. И все это, даже собранное с великими трудами, в суде может лопнуть как мыльный пузырь по самым разным поводам – судья будет не в настроении, присяжным что-то там померещится с перепоя, или адвокаты хорошо сработают. Ты ведь парень обеспеченный, в случае чего наверняка лучших адвокатов себе наймешь – киевских, своих незалежных, а может, наших столичных. И вся эта бумажная махина – дело обвинительное рухнет, и все вроде бы будет абсолютно законно, комар носа не подточит. Я такое уже проходил. Слышишь ты? Я такое уже испытал на собственной шкуре. И я дал себе слово, что больше со мной такой номер не пройдет. Так вот: «вы меня подозреваете» – это не наш с тобой разговор. Твой разговор – с ними, вот с ними – с народом будет. И не в зале суда, где ты под охраной, в клетке. А здесь, прямо здесь. Я могу даже уехать сейчас отсюда, а тебя оставить. Через четверть часа город, который в это время вроде как спит, будет знать, что убийца детей проживает в собственном доме на участке в пятнадцать соток, имеет «вольвуху», катер и фамилию Трущак. Ты думаешь – сядешь в тачку свою и дашь отсюда деру? Ты ошибаешься. Я уеду сейчас, город проснется, я позабочусь, чтобы он проснулся. Это потом, завтра назовут «незапланированной утечку информации из правоохранительных органов». За утечку я отвечу, пускай. А вот ты сегодня, сейчас уже будешь отвечать им – Ивановым, Петровым, Сидоровым, которые явятся по твою душу. И знаешь, какая картина будет здесь наутро? Спаленный дом, разбитая машина, сожженный катер, и ты на пепелище с проломленной башкой и выпущенными кишками.
Шапкин оттолкнул его от себя. Взял снова альбом.
– Закругляйтесь, мы отсюда сматываемся, – скомандовал он своим коллегам совершенно бесстрастно.
Катя дар речи потеряла. Неужели и по тому, прошлому делу, будучи начальником милиции, как о том рассказывали в дежурке, он работал вот так? Такими вот методами? Нет, там ему еще понадобился уличный транспарант.
– Подождите, не надо так! Да вы что… они же… я… Хорошо, я все скажу, – Симон ринулся к оперативникам.
– Мне правда нужна.
– Я скажу вам все. Скажу правду, только не надо таких вот угроз насчет самосуда.
– А что, по-твоему, есть правда? – тоном прокуратора Пилата осведомился Шапкин.
– Я никого не убивал. И я не педофил, клянусь вам. Я нанял этих мальчишек, нанял за деньги, чтобы они помогли мне спуститься в тот ваш заброшенный немецкий бункер. Они сказали мне, что лазили туда неоднократно – просто так, ради интереса, что все там изучили. Я хотел спуститься туда вместе с ними. К взрослым я не решился по этому поводу обращаться, ни к кому, ну чтобы не было разных ненужных сплетен здесь, в городе. А мальчишки, они же в курсе всего такого, они в таких делах полезнее взрослых. Мы договорились, что спустимся туда – я и один из них. Точнее, сначала он спустится, а я следом. А второй останется нас страховать – в случае чего поможет выбраться или помощь кликнет, если что-то там, в бункере, пойдет у меня не так. Для спуска я взял с собой веревки. Обо всем этом вы можете спросить у них самих. Они вам подтвердят, обыщите их – у них деньги три тысячи, я им заплатил вперед.
– Чего же не на машине к провалу приехал, а на катере? Испугался, что тачка твоя навороченная уже один раз засветилась?
– Как это засветилась? Почему, где?
– На шоссе в Елманово, а перед этим на остановке у рынка, откуда ты забрал сына учителя.
– Я клянусь вам, что… я не был ни в каком Елманове и у рынка тоже не был, точнее, был…
– Ну?
– Я сто раз, наверное, мимо проезжал, но к убийству мальчишки я непричастен. Я снова и снова это вам повторяю. Я клянусь вам чем угодно.
– Чем же ты клянешься? – Шапкин смотрел мимо него или сквозь него. Катя видела, он смотрел на зеркало, по-прежнему держа в руках открытый альбом.
Сначала, как только этот альбом достали из «бардачка» «Вольво», Катя подумала, что вот оно, еще одно доказательство вины: альбом с рисунками. Но там оказались фотографии. Судя по всему, это был старый семейный альбом. Только вот что за семья была запечатлена на снимках, ей никак не удавалось разглядеть.
– Чем угодно, чем хотите. Здоровьем своим, жизнью, счастьем, именем…
Тут Симон вдруг запнулся. Фраза должна была звучать как общепринятая слегка старомодная формула: «клянусь именем божьим», но он словно споткнулся об нее.
– Клянусь… inimicus occultus.
– Это еще что за…?
– Только без ругани, – резко оборвал Симон. – Неважно, что это. Этого я не нарушу никогда. Я никого не убивал, напротив, я приехал сюда, чтобы разобраться, если хотите расследовать одно давнее происшествие, убийство… цепь смертей, которая имеет непосредственное отношение к моей семье, нашему роду и вот уже полвека мешает, не дает нашей семье жить, чувствовать себя в покое, в безопасности… Можно мне альбом?
– Бери, – сказал Шапкин. – Это что же, и есть твоя родня?
Катя быстро вышла из гаража, позвав жестом за собой оперативника, закончившего осмотр.
– Срочно нужен диктофон, – шепнула она. – Как бы достать, а?
Опер глянул на нее, пререкаться не стал, мол, «ты кто такая здесь».
– В дежурной машине есть.
– Пусть будет у вас, включите, но ему не показывайте, просто держитесь поближе, чтобы записалось отчетливо. Он псих и маньяк, подобные типы в любую минуту могут отказаться от своих показаний.
После его «оccultus» и той странной, но многозначительной запинки, которой она предшествовала, ПОДОЗРЕНИЕ снова обрело свою прежнюю силу. Сейчас, глядя на Симона – по паспорту уроженца Киева Семена Трущака, Катя не верила ни единому его слову насчет «я нанял мальчишек за деньги, чтобы спуститься в провал».
