Потанцевать. Но он же пока все точки не объедет, пока не напьется до свинства, успокоиться не может. Бросил меня здесь, а я... Нет, ты посмотри, — Катя продемонстрировала ноги в вечерних замшевых туфлях, — я сапоги в машине оставила. И денег... — Она яростно тряхнула сумку, высыпав на стол ключи, косметичку и скомканные десятки. — Тут даже на такси не хватит. Все у него, все себе забрал. Свинья!
— Ничего, не переживай, — Эгле опустилась на стул напротив Кати, ноги ее подкашивались, — хуже бывает. Он тебе кто? Муж?
Катя отметила: хоть явно в сильной степени опьянения, эта Эгле Таураге, во-первых, очень красива, а во-вторых, добра. Раз так живо откликается на горе совершенно незнакомого человека.
— Живем вместе, — ответила Катя, снова всхлипнув. — Он из Клина, автомастерская у него там. Сначала ничего все было, а потом пить приловчился, представляешь? Сколько раз бросала его вот так (в душе при этом она ухмыльнулась), думала — все, конец! Так нет, заявится, на колени ухнется, прощения просит. Крест, просто крест какой-то! И бросить жалко, и нести тяжело. Это не крест — чемодан без ручки. А ты что тут одна кукуешь? Тоже с парнем поцапалась?
— Его посадили. В милиции он. Сегодня там была — не отпускают... Я просила, умоляла — нет, говорят, следствие какое-то.
Катя замерла. Так. Эх, права пословица: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Но отчего это люди, хоть и пьяные, чаще всего откровенничают с незнакомыми?
— За что посадили-то? — спросила она шепотом. — За наркоту, что ли?
— Брата моего старшего убили. Два дня назад, — Эгле провела по лицу рукой, смазывая разом выступившие из глаз слезы, — а его в убийстве обвиняют. А он не мог Витаса убить. Я знаю. Он ни в чем невиновен.
Катя сгребла скомканные десятки (их набрали в машине Колосова из всех кошельков. Именно десятки в количестве ста сорока рублей — Колосов заявил, что это то, что нужно для колорита). Катя кивнула бармену, и тот принес им еще по бокалу джина и забрал деньги.
— Выпей, — сказала она, — тебя как зовут?
— Эгле. — Зубы Таураге стучали о край бокала.
— Выпей, успокойся. И объясни толком. Я не понимаю, а почему менты решили, что твой парень брата твоего мог убить?
— Витас его ненавидел. Витас, брат. — Эгле снова резким движением вытерла слезы. — А он муж мой, мы два года уже вместе. Ну, ссорились, конечно, как и вы, как все. Твой пьет, а мой играет. В карты, в рулетку. И всегда в одних долгах. Бывает, и деньги у меня берет — проигрывает все до копейки. Не везет ему. Он горячий, азартный. Ну, брата все это доставало, психовал он, ругал меня дико. Ну и с ним они ругались. Но не мог, не мог он его убить! Я же его знаю. Пусть он сумасшедший, дурак отчаянный, но он добрый. И меня он любит. Никогда бы он этого не сделал.
— Ты его тоже, наверное, сильно любишь? — спросила Катя.
— До смерти, — Эгле схватила ее за руку, — даже стихи ему пишу, представляешь? Никогда со мной такого не было. Ничего поделать не могу. Если его посадят, осудят, куда мне тогда? Из окна только останется на тротуар. Или с моста в воду.
— Выброси из головы, слышишь? Ничего с твоим парнем не будет. Подержат немного и выпустят, — уверенно сказала Катя. — И не смей даже думать о... Слушать даже не хочу. Лучше скажи, что за стихи ему пишешь? Про любовь?
— Про все. Про то, какой он. Хочешь, прочту?
— Прочти, — кивнула Катя (все же стихи лучше прыжка в воду с моста).
— Сейчас... Вспомню. — Эгле глубоко вздохнула. — Вот я ему недавно написала... Погляди — красив и строен темноглазый смуглый горец. Черный жемчуг средь сокровищ, бриллиант среди рубинов, золотой орел небесный в стае вспугнутых ворон. Вот он едет по дороге, — тут голос Эгле дрогнул, — конь ступает легче ветра впереди точеной тени. Тонкий силуэт на солнце точно вырезан навеки и оттиснут в моем сердце Сулеймановой печатью. Как его могу забыть?
И Катя подумала: слышал бы Никита, как задержанного, водворенного в скарабеевский изолятор Газарова-Алигарха эта нежная, хрупкая, пьяная блондиночка именует «бриллиантом» и «золотым орлом небесным». Какие разные слова есть для одного и того же человека! У Колосова — фигурант, подозреваемый. У влюбленной Эгле — «черный жемчуг». Как к этому относиться? С усмешкой, с печалью, с юмором, завистью, грустью? Как?
— Здорово. — Теперь Эгле всхлипнула. — Я никто. Ноль. А раньше балетом занималась, танцевала. И здесь тоже. Давно. Теперь разучилась.
— И что же сейчас делаешь?
— Ничего, просто живу. Ни гроша нет своего. У Георгия тоже, да еще он играет. Так, когда выиграет — живем: пьем-едим, барахло покупаем. Если проигрывает, а это почти всегда... Ну, что делать, приходится клянчить у людей.
— То есть как клянчить? Эгле горько хмыкнула.
— Очень просто. Человек один есть. Хороший. Очень хороший. Старше меня. Несчастный он. Помогает мне всегда, когда трудно. Всегда. В общем, это та же милостыня, но... А что делать? Жить надо. Как" ты сказала про чемодан? И бросить жалко и...
— Нести тяжело, — повторила Катя, — это верно. Ей очень хотелось спросить: что это за человек, что помогает Эгле? Не Салютов ли, часом? Но она не представляла себе, как это сделать, не вызвав ненужных подозрений.
— Прочти еще раз стихи, — сказала она (авось, пока Эгле читает, нужная комбинация фраз сложится). — Про горца. Он что, правда горец у тебя?
— Из Владикавказа. Давно уже в Москве, учился здесь. Если бы ты его только видела...
— Красивый парень?
— Для меня самый-самый. Никто, кроме него, понимаешь? Я ребенка от него хочу. — Эгле отодвинула пустой стакан. — И чтобы была точная копия отца — линия к линии.
— Точная копия? — Катя улыбнулась. — Ну прочти.
Но повторить своего «горца» Эгле не успела. Тень легла на столик. Катя подняла голову — два незнакомых парня. Один высокий, крепкий, довольно приятный, если бы не перебитый нос. Второй — ниже ростом, худой, бледный и на вид гораздо моложе. Высокий одет в рокерскую куртку на заклепках. Его спутник — в дорогое коричневое пальто из ламы с роскошным меховым воротником, которое, увы, смотрится на его субтильной фигуре как прадедушкин сюртук.
— Привет, — поздоровался высокий, — ты вот где, оказывается. Э, да ты, Эгле, хороша уже. А это кто с тобой — подружка?
— Отстаньте все, оставьте нас в покое, — забормотала Эгле.
— Пьяная в стельку, — сообщил высокий своему спутнику, словно тот был слепой и сам не видел, в каком состоянии Таураге.
Катя смотрела на них: кто такие? Вроде по виду — богатенький мальчик-буратинка и его личный шофер-телохранитель. Кто они? Знакомые Эгле? Или же... судя по описанию Колосова, это...
— Филипп... Я не знаю, что делать, куда мне идти, к кому обратиться.
Эгле словно очнулась от забытья, узнала стоящих перед ней парней. Обращалась она к тому, кто был в пальто. Катя поняла, кто они такие.
