Лицо Жанны перекосилось. Но ответила она тихо:
— Нет…
— Да брось, никогда не поверю.
— Нет.
— За себя говоришь или за весь стриптиз?
— Да пошли вы, — Жанна закусила губы.
— Мы пойдем, когда закончим, — Обухов печально вздохнул. — А ты тоже с нами отсюда можешь уйти. Сама знаешь куда. И там совсем другая жизнь начнется — без танцев. Почти такая же, о какой тебе твой Бодун рассказывал, вспоминая свою воровскую молодость.
Никита посмотрел на Жанну Зарубко — в ее темных, сильно накрашенных глазах под Гневной бравадой таился испуг.
— Погоди, Гена…
— Чего погоди? Она нас посылает, мозги нам пудрит вот уже полчаса, а ты — погоди. — Обухов, подыгрывая, начал картинно свирепеть.
— Жанна, ну, пожалуйста, не надо обострять. И вы и мы заинтересованы, чтобы этот наш разговор шел мирно, конструктивно, И потом, насколько я понимаю ситуацию — откровенность с нами в ваших же интересах. Потому что любая помощь правоохранительным органам всегда учитывается и смягчает… Ну, вы сами знаете, что смягчает, — Никита плел сам не зная что, дружелюбно улыбаясь фигурантке. — Я понимаю, вы сильно устали после выступления, раздражены… Ну, так пока на этом и закончим. Продолжим беседу в следующий раз. А пока… вы мне фамилию и адресок вашей подружки Зои не дадите? Я с ней тоже хотел бы встретиться.
— У нее фамилия смешная была — Копейкина. Она даже комплексовала сильно из-за этого. А встретиться вам с ней не удастся.
— Почему? — спросил Никита.
— Потому что она умерла.
— Умерла?
— Да, умерла. Была у меня подружка, и не стало ее. — Жанна закурила сигарету.
— А что же с ней такое случилось?
— Несчастный случай. Перепила она…
— И давно это произошло? …
— Давно, года три назад, нет, уже четыре… Как я пришла в «Бо-33», так на следующую, зиму мы как раз Зойку и схоронили.
— А здесь в Москве она по какому адресу жила?
— Квартиры снимала — в Люблино, в Чертаново. Я ж вам говорила — она из Обнинска, а в Москву перебралась, денег заработать. Ну и так вообще… Но вот только недолго она в этой вашей Москве прожила. Ну что, все? Все вопросы задали? Тогда по крайней мере в туалет-то мне дадите сходить или мне тут прямо перед вами золотой дождь организовать? — Жанна снова зло, вызывающе прищурилась.
Никита только руками развел — да, пожалуйста, препятствий не чиним.
Про себя он решил, что этот допрос, в принципе мало что давший, в будущем следует, конечно, возобновить, но…
Уже на улице он еще раз окинул взглядом сияющий огнями фасад «Пингвина». Это средоточие удовольствий и развлечений со всеми его эротическими шоу-провокациями, пляшущими ложными трансвеститами, стриптизершами, боулингом, бесплатными коктейлями для игроков казино и танцующей в стиле садо-мазо крошкой Жанин было так бесконечно далеко от…
Поля, луга, заросшие ветлами берега Славянки, мирно жующие траву коровы и козы, новые дома-замки, старые хаты брошенных деревень, пыльные разбитые проселочные дороги — где все это здесь, на Лужнецкой набережной в центре гигантского никогда не спящего города? Нет этого и быть не может… Никакой связи, никаких точек соприкосновения…
В памяти всплыла картина: растерзанное тело на вытоптанной земле среди колосящейся ржи. Если и можно отыскать какие-то концы, то надо искать их там, на месте, а не здесь…
Черный пингвин на золотисто-оранжевом поле возник на неоновом панно — Никита подумал, а какой, интересно, была внешняя реклама здесь год назад, когда клуб назывался еще «Бо-33»? Неоновый пингвин заколыхался, замерцал, на надуваясь, превращаясь в огромный искрящийся шар. Казалось, он подмигивал — нагло и хитро, словно знал какую-то тайну, но не хотел, чтобы ее узнал кто-то еще, потому что в OM и была вся соль, вся острота и интрига… Шар беззвучно лопнул, ярко расцвечивая темную воду Москвы-реки оранжевой пылью огней.
Глава 20
НЕУДАЧИ
Наутро как-то неожиданно и сразу вдруг испортилась погода. С севера навалились тучи, подул холодный ветер, брызнул дождь. Было воскресенье, а отдыхом, летом точно и не пахло. Словно раньше срока вдруг наступила осень, испортив и настроение, и климат.
Для Никиты Колосова воскресные дни оказывались самыми тягостными. Дома он буквально не знал куда себя деть. Хорошо еще усталость взяла свое, и он проспал допоздна. Но потом все равно пришло время проснуться и вот…
Воскресенье было длинным-длинным, серым-серым, дождливым-дождливым. И надо было еще придумать, как его убить, чем занять себя. Если когда Никита и завидовал своим женатым друзьям, так это только по воскресеньям. Женатики в выходные были полны не своих, не собственных планов и идей. Безропотно подчинялись женам, отпрыскам, тещам. Возили семейство на дачу, копались в грядках, выгуливали потомство в зоопарке, делали дома ремонт. В этой зависимости от семьи, обычно всячески презираемой по будням, по воскресеньям Колосову мерещилась, какая-то особая неповторимая сладость! К горлу комком подступала зависть и печаль. И холостая свобода казалось такой постылой, такой ненужной.
Хотелось сесть перед кем-то, положить этому кому-то голову на колени и замереть, ощущая в сердце одну только нерастраченную сентиментальную нежность, настойчивое желание заботиться, оберегать, холить, лелеять, защищать, любить. Кого? Этого вопроса по воскресеньям просто не существовало. Конечно же, ЕЕ. Ее одну.
Справиться с этим горьким чувством одиночества и заброшенности можно было, лишь двумя способами: как следует выпить или же приехать на работу.
Второе Никита и сделал — приехал в главк на Никитский около полудня. Главк был тих и пуст, как и все госучреждения по выходным. Жизнь теплилась только внизу на КПП и в дежурной части. Там все работало четко, слаженно, оперативно. Это было, конечно, очень здорово для дела защиты правопорядка и законности, но Никиту эта самая четкость, эта Слаженность, это отскакивание от зубов отчего-то страшно раздражали. Ведь у него самого Ничего не клеилось: дело об убийстве зависало, свидетельница по Бодуну, на которую возлагались такие надежды, не сообщила ничего путного и конкретного. Рассчитывать на чью-то помощь тоже не приходилось. И Катя его не любила. Совсем, совсем не любила, о чем давно уже пора было смириться. И заглохнуть; и успокоиться. Прекратить надеяться на какие-то чудеса.
Он вспомнил с отчаянием, как лез в ее окошко. Жених… Зацепился рукавом за гвоздь, засевший в старой раме… Жених чертов…
Какие у нее были глаза… И смятая постель в утреннем сумраке. Утонуть бы в такой постели, а там и… Эх, да что там!
Но тут в памяти всплыло совсем иное видение — старуха-учительдииа в розовой ночной рубашке с березовым поленом наперевес. По лицу было видно — была готова огреть, защищая свое старческое целомудрие.
