— Куда носила? — всхлипывала Мизина.
— В Бутырскую тюрьму, — сказала Катя грустно. — Зато был бы он у тебя живой.
Глава 17
СЕМЕЙНЫЕ РАДОСТИ
Никто не знает, о чем думают люди по ночам. Когда они одни, наедине сами с собой. Когда их никто не видит. Не узнать этого — и слава богу. Предположительно считается, что мужчины и женщины думают совсем не об одном и том же. А о вещах диаметрально противоположных. Так это или не так? Кто ответит? Кто подскажет? Оракул мадам Ленорман, предсказавшая судьбу Наполеона? Карты Таро? Элитная гадалка Дуня Чорбереску и румынский клан потомков великого Нострадамуса? К кому обратиться за разгадкой? Или довериться собственному предчувствию, слепой животной интуиции?
Сердце подскажет. Женское сердце подскажет — боже, как Нателла Георгиевна Усольская ненавидела эту пошлую избитую фразу. Это гнусавят все пророчицы и Кассандры, когда хотят поскорее отбояриться от вас. Слушайте, смотрите, наблюдайте — сердце подскажет. А если у вас вместо сердца — сплошная кровавая рана, что тогда?
В то самое время, когда Катя и Марьяна допрашивали горничную Мизину в съемной квартире на шестом этаже блочного дома в Орехово-Борисове, в доме супругов Усольских в коттеджном поселке «Радуга» только садились завтракать. Кофеварка-эспрессо, этот маленький домашний чудо-робот, готовила первую чашку ароматного бразильского кофе. На белой льняной скатерти выстроились аппетитным войском кувшин с апельсиновым соком, сухарница со свежими булочками, мед, масло, сыр трех сортов, блюдо с азербайджанской клубникой, яйца всмятку в фарфоровых подставках и жирные сливки.
Нателла Георгиевна сидела напротив Ореста Григорьевича. На ней было бежевое хлопковое платье с короткими рукавами. Новое, из последней летней коллекции «Москино». Лицо Нателлы Георгиевны было тщательно и умело подкрашено. С некоторых пор, точнее, со времени возвращения из Рима, когда они с Орестом Григорьевичем перестали делить одну постель и заимели каждый свою отдельную спальню в своем большом и просторном доме, Нателла Георгиевна не позволяла себе выходить к завтраку (а виделись они с мужем в основном за завтраком) неряхой.
Она вообще уже много чего не могла себе позволить.
Она смотрела, как Орест Григорьевич завтракает — по всему было видно, что он зверски проголодался. Еще было видно, что он провел беспокойную, а может даже, и бессонную ночь — лицо его было помято, под глазами набрякли мешки.
— Мед? — спросила Нателла Георгиевна ровным заботливым тоном — таким тоном с мужьями за завтраком разговаривают лишь преданные, любящие жены, старые верные спутницы жизни.
— Спасибо.
— Сливки?
— Спасибо.
— Сок апельсиновый.
— Нет, спасибо.
— Я очень тебе мешаю, да?
Он вскинул на нее раздосадованный, виноватый, тревожный взгляд.
— Не болтай чепухи, Нателла.
— Попробуй яйцо с горчицей по-английски. Вкусно, — сказала Нателла Георгиевна.
— Я ем с маслом. Налей мне, пожалуйста, кофе.
Она встала, послушно пошла к столику, где царствовала кофеварка-эспрессо. За двадцать восемь лет счастливого брачного сожительства он — со времени возвращения из Рима Нателла Георгиевна именовала мужа только так — привык, чтобы ему все подавали по первому требованию. И даже сейчас, когда многое в их жизни переменилось — машинально, инстинктивно по-мужски он вел себя с ней так, как привык.
— Мне нужен твой совет, — Нателла Георгиевна засыпала в кофеварку свежего кофе. — Одна моя приятельница — ты ее не знаешь, уверена, что муж ей изменяет. А она… она не то чтобы его ревнует… Ну, наверное, все же ревнует, но… Одним словом, она хочет найти ему замену. Чтобы развлечься. Точнее, отвлечься от печальных мыслей… Она такая странная женщина. Слегка недалекая, ограниченная, но… Добрая. Она добрая, понимаешь? И она ненавидит сцены, скандалы, выяснения отношений. Она хочет провести остаток жизни в радости и не мешать мужу чувствовать себя… Ну, кем он там хочет себя ощущать — королем жизни, мачо, крутым мужиком…
— Короче, — сухо сказал Орест Григорьевич. — Какой от меня надобен совет?
— Какую замену ей выбрать? На чем остановиться?
— Понятия не имею.
— Знаешь, сейчас некоторые знакомятся в Интернете. Молодежь.
Орест Григорьевич пил свой кофе.
— А одна Зинина знакомая в схожей ситуации, — Нателла Георгиевна улыбнулась, — стала писать роман. Любовный. Или социальный. Я не помню точно — Зина рассказывала. И она, эта ее приятельница, уловила в нем очень точно один характер, создала яркий персонаж. Роман издали, и оказалось, что этот персонаж точь-в-точь списан с одного мужика. Он был политиком, лидером фракции, кажется, во Второй или Третьей Думе. Он прочел роман, узнал себя и умилился до слез. И у них с Зининой приятельницей начался роман… Он ей даже сделал предложение — ей пятьдесят два, а ему тридцать восемь…
— Зачем ты мне это рассказываешь?
— А некоторые, — заторопилась Нателла Георгиевна, — некоторые поступают проще — берут на содержание двадцатилетних мальчиков. Сейчас навалом потенциальных альфонсов. На периферии жрать нечего, вот они и прут в Москву — кто в бандиты, кто в службу эскорта…
— Нателла!
— Ты считаешь — это негигиенично? Правильно. Эти молодые, двадцатилетние, они же все сплошь озабочены, совокупляются с кем попало, без разбора — в машинах, лифтах, подъездах… С чужими женами, с чужими мужьями…
Орест Григорьевич со стуком поставил недопитую чашку кофе на блюдце. Встал из-за стола.
— Где ты был сегодня ночью? — тихо спросила Нателла Георгиевна.
— Нателла, нам надо серьезно поговорить. Обо всем. Но сейчас я не могу, я спешу. Давай отложим.
— Где ты был? Почему ты вернулся в четыре утра? Орест Григорьевич провел рукой по лицу. Жест этот был хорошо знаком Нателле Георгиевне. Знаком так же, как коричневая родинка на его левом плече, характерный наклон головы, шрам от аппендицита, резкая, твердая линия подбородка, колкость небритой щетины, запах пота. Все это вместе составляло единый образ, мужской образ, родной и привычный. Столь дорогой сердцу когда-то.
— Позвони Светлане, — сказал Орест Григорьевич совсем уже иным тоном. — Там надо срочно подписать кое-какие бумаги. После Лени осталось много нерешенного… Мы с ним не спешили. Кто же знал, что все случится вот так…
Садясь в машину, он не смотрел в сторону окна столовой, хотя знал, что Нателла наблюдает за ним. Выезжая за ворота, он испытал чувство большого облегчения. У него сразу улучшилось настроение.
В офисе после смерти Авдюкова, в общем-то, мало что изменилось. Или, может быть, так просто казалось Оресту Григорьевичу. Удивительно, но и здесь, в своем рабочем кабинете, чувство облегчения — большого облегчения не покидало его. Все дело было в том, что Лени — Владлена Авдюкова более не было на белом свете, и он уже никак и ничем не смог бы помешать. Орест Григорьевич не хотел себе в этом признаться, но это было чистой правдой. И с ней еще надо было свыкнуться.
