Он вынес из кабинета тот самый фотоальбом, который они с Кравченко разглядывали в прошлый раз, отдал его Кате, подвинул к столику два кресла и покинул гостиную.
— Странно, что они сегодня закрыты, — Максим Платонович с трудом опустился в кресло, — обычно по будним дням, да и по выходным тоже, они всегда работают. Ну, наверное… Катенька, пока мы тут с вами остались, так сказать, тет-а-тет… По вашему мнению, инкогнито, которое вы здесь представляете… Сколько этот человек может предложить мне за альбом?
Катя открыла рот, судорожно соображая, что бы такое половчее соврать. Вот. Вот оно, начинается. Преступная лживая авантюра. Как ты теперь будешь одна, без Вадьки, выкручиваться? Но соврать ничего она так и не успела, потому что…
Дикий животный вопль. Они — и Катя, и даже страдающий старческой глухотой Максим Платонович — ясно услышали его и поняли: кричит женщина. Истерически. Ужасно.
Потом за дверью гостиной раздался какой-то грохот и…
Катя побежала в холл. Впервые в жизни она пожалела, что так слепо и доверчиво относится к моде: в туфлях с девятисантиметровыми каблуками, которыми она всегда так гордилась, бегать было просто невозможно. На лестнице она увидела Белогурова. Он бежал наверх, на второй этаж. Катя еще секунду была в оцепенении, он скрылся за дверью. Что же это так грохотало? Столик сервировочный на колесиках — Белогуров, видимо, налетел на него на бегу и опрокинул. И коричневая лужа горячего кофе уже ползет, ползет по голубому ковру… И кто так страшно, так дико кричит там наверху? Катя ринулась было к лестнице вслед за Белогуровым. Но у входной двери замешкалась: надо отпереть дверь, позвать Никиту на помощь! Немедленно позвать. Тут происходит что-то такое… Дверь не открывалась! Чертовы эти запорные устройства — эти сенсорные замки, видеодомофоны, фотоэлементы, засовы, задвижки, вся эта проклятая дверная броня! Секунды были потеряны — Кате они показались целой вечностью. А наверху кричала и рыдала женщина. — И слышались еще какие-то глухие страшные звуки — удары, грохот. Катя, спотыкаясь, наконец-то вскарабкалась по лестнице (ей казалось, что она карабкается на Монблан). Старик Горский, выбежавший в холл следом, тоже пытался подняться, но вдруг замер на середине лестницы, схватившись за сердце. Катя бежала по коридору — двери; двери. Сколько же комнат в этом доме, богатом и стильном?
Дверь в спальню была распахнута настежь. Посреди комнаты — кровать. Постельное белье смято, истерзано, замарано кровью. В углу кровати кто-то скорчился в три погибели, голый, скулящий от боли, страшный в своей животной наготе. Катя с трудом узнала в этом существе ту девчушку, что встречала их с Кравченко здесь, в галерее, в то их самое первое посещение. Дикие, полные ужаса глаза, растрепанные космы русых волос, руки в крови — одна как-то безжизненно вывернута, висит как плеть, а лицо… Господи Боже мой, распухшее, окровавленное, изуродованное побоями.
Порыв ветра ворвался в спальню. Шторы вздулись парусами. Катя увидела разбитое вдребезги окно, и тут… Сильный удар отшвырнул её от двери к кровати. Тот парень, тот самый, что мыл ту призрачную машину, промчался к двери словно вихрь. Катя и его сейчас узнала с трудом — тоже полуголый, тоже весь какой-то истерзанный, страшный. Его шаги звучали уже на лестнице. А с пола с противоположной стороны кровати с трудом поднимался Белогуров.
Его, видимо, жестоко, ударили, сбили с ног. Кровь текла ручьем из его разбитого рта. Но он словно и не чувствовал боли. И словно не видел уже ничего — ни остолбеневшей от испуга и неожиданности Кати, ни той девчонки в кровати — ничего…
Девчонка, захлебываясь криком, тянула к Кате руку (другая висела плетью), пытаясь что-то сказать. Катя разобрала с трудом — речь была дикой и невнятной, как у паралитика — видимо, была повреждена челюсть:
— Да помогите же, пожалуйста.., спасите ради Бога.., он и его убьет… Он ненормальный, ненормальный псих… Он хотел мне глаза выколоть… Он меня изнасиловал, подонок. Я не хотела, не давала, он сам, са-ам!
Она вцепилась в Катю как клещ, тряслась от истерических рыданий, скулила от боли. А Белогуров.., его уже не было в комнате. Грохот опрокидываемой мебели, звон стекла, дикие крики, ругательства, звуки жестоких ударов, проклятия и угрозы — отголоски битвы, в которой мужчины, входя в боевой раж, превращаются из богоподобных существ сначала в животных, а затем в зверей и скотов, слышались уже где-то внизу, на первом этаже дома. Катя прижала к себе девчонку. Пыталась успокоить, правда, язык ей не повиновался. А та прижималась к ней, словно раненый зверек, и все пыталась спрятать в Катины колени распухшее, изуродованное, окровавленное лицо и плакала, плакала, плакала… Что он сделал с ней тот парень? За что так избил? Что тут происходит, в этом доме? И снова были потеряны секунды. И Кате, снова показались они часами, днями, годами. Где же Колосов?
Старик коллекционер наконец-то одолел лестницу.
— Бог мой, что тут стряслось?
— Побудьте с ней, — Катя сорвалась с кровати к двери. — Ради Бога, побудьте, вызовите «Скорую» — телефон найдите, он тут где-то… Милицию я сама позову!
В холле входная дверь уже была распахнута настежь. Но Катя в горячке даже не заметила этого. В гостиной тоже грохотала мебель, казалось, стены рушились. Если бы Катя хоть на мгновение туда заглянула, то увидела бы наконец того, кого так ждала. В гостиной был Колосов, и ему там приходилось ой как несладко.
Когда на втором этаже дома вылетело стекло и пора было, выражаясь языком служебной инструкции, «принимать экстренные меры реагирования», Никита понял, что сделать это не так-то просто. Мужчина у двери — то был Егор Дивиторский — внезапно оказал Колосову яростное сопротивление. Ситуация, конечно, не располагала к церемонным предъявлением служебного удостоверения, а пушки, увы, под рукой не было, но и одной только негромкой фразы, сказанной незнакомцу, — «уголовный розыск», оказалось достаточно, чтобы привести этого типа, выражаясь опять же языком инструкции, в «состояние повышенной агрессивности». Дивиторский, ни слова не говоря, звезданул «уголовный розыск» локтем в лицо, а затем…
Затем много чего еще между ними было, Колосов плохо помнил в горячке этот обмен ударами. Дверь открылась — ключ все еще был в замке. И драка переместилась сначала в холл, а затем дальше в гостиную. Колосов все еще не мог понять, что тут происходит, отчего этот тип, которого он и видит-то первый раз в жизни, так старается его прикончить. Это был очень серьезный и беспощадный противник. И он отчего-то готов был лечь костьми на пороге этого дома, словно сторожевой пес, но не допустить «человека из уголовного розыска» в здание. Только в фильмах-боевиках герои-супермены не чувствуют боли. У Колосова же от ударов железных кулаков и ног — в грудь, живот, в бок, под дых — темнело в глазах и дыхание прерывалось. Мощный удар ногой в живот сбил его на пол, но и противник (Колосов рванул его за щиколотки) грохнулся следом. У Колосова еще хватило сил прижать его спиной к ковру, оказавшись в более выгодном положении.
И последнее, что помнил Егор Дивиторский, прежде чем погрузиться в беспамятство нокаута, — было искаженное гневом и болью лицо чужого, совершенно незнакомого человека, крикнувшего ему там, у открытой двери, — «уголовный розыск» (крик этот показался Егору отголоском трубы — последней, траурной, возвещавшей конец, конец всему). Чужое лицо над собой — все, что увидел в сумраке задернутых по случаю жары штор. А потом его с силой ударили затылком об пол. И долбили до тех пор, пока он не затих.
