— Кто? — спросил Кравченко.
— Белогуров или кто-то из его… Ты же сам видел: там в галерее еще два парня были и девчонка.
— Ну да, та кукла несовершеннолетняя, скажешь тоже. Тебе Панкратов так и сказал: «Я продал машину им»? Или прямо по фотороботу опознал, подсуетился?
— Вадя, я серьезно!
— Я тоже серьезно. Не топайте на меня каблучком. Так прямо и заявил?
— Нет. Фамилии покупателя, естественно, он не знает — они же никаких документов не оформляли. Покупатель сказал — зачем, мол, эта морока. А Панкратов его запомнил — говорит, мужик крепкий, средних лет, деловой. Он его наверняка узнать сможет!
— За сколько он отдал тачку?
Катя прикусила язык. За сколько! Эх, хорошо еще, никто не слышал ее беседы в качестве «налоговой инспекции» с этим Борькой Панкратовым! Ей помогло только присутствие за дверью любопытных Карповых, да то, что сам Борька был пьян в стельку: плохо соображал, что к чему. Сначала и понять-то не мог, о чем речь, потом говорить не хотел, упирался. А затем ему вдруг стукнула в голову идея проявить свое «мужское обаяние» и поладить с «инспекторшей» полюбовно. И на что только не приходится идти ради собственного безрассудного любопытства! Катя вспомнила, как он сначала клянчил, а затем открыто вымогал у нее «телефончик — законтачить-пересечься как-нибудь вечерком, когда делать нечего» (она всучила ему телефон дежурной части ГАИ города). Панкратову тогда померещилось, что он в конец обаял молодую «инспекторшу». Однако точной суммы он так и не назвал — отшутился, что «скинул тачку за гроши». Катя прикинула — тысячи, наверное, за полторы «зеленых» — больше эта рухлядь не стоила.
— Катька, послушай теперь меня. — Кравченко включил чайник. — Первое: в том, что этот твой Панкратов продал «Жигули» из полы в полу без бумаг и формализма, нет абсолютно ничего необычного. Сейчас многие так поступают. И второе: нет никаких оснований утверждать, что продал он ее именно галерейщикам. Я понимаю, откуда проистекает твой острый интерес к этим типам. Что, Егория Храброго забыть все не можем, а?
— Прекрати, — Катя начинала злиться. — Я советуюсь с вами о важных вещах. В столичном регионе ищут старые-светлые «Жигули» первой модели. Как раз такие, как эти. Поймите вы, дело очень серьезное. Речь идет о серийных убийствах. А тут.., тут что-то совершенно для меня непонятное. Эта машина принадлежит Белогурову или кому-то из его людей, не спорьте со мной, я уверена, что видела ее. Но для чего таким снобам покупать этакую рухлядь? Да еще тайно, без регистрации, без переоформления? Он, этот покупатель, и: не собирался ездить на этой машине постоянно. Понимаете или нет? Без документов на машину — это, как говорится, до первого же гаишника. «Жигули» были им нужны для чего-то другого.
— Чтоб курочить вечерком. — Кравченко хмыкнул. — Хобби такое навроде детского конструктора. Картины-статуи обрыдли, стели рогожу и лезь под «копейку» гайки подкручивать.
Катя выдернула шнур из розетки — чайник закипел. Она испытывала острое желание придушить «драгоценного В. А.».
Мещерский болтал ложкой в стакане чая с лимоном.
— Катюша, послушай теперь меня, — он произнес ту же самую фразу, что и Кравченко, но на полтона ниже. — В том, что ты нам сейчас рассказала, есть.., ну скажем, любопытные мысли, догадки, может быть, но… Зыбко все это, Катюша. Чрезвычайно зыбко и неубедительно. Более того, с точки зрения логики, все твои подозрения не выдерживают никакой критики.
— Я, кажется, ни о каких подозрениях пока не заикалась!
— Но это так ясно читается по твоему лицу, — Мещерский улыбнулся, — самое главное, ведь наверняка ты не уверена, что свою машину именно Панкратов продал именно Белогурову. Ты ее видела всего один раз, мельком… С точки зрения сыскной логики, конечно, можно было бы кое-что проверить — поспрашивать окрестных жителей в Гранатовом насчет…
— Я с продавщицей говорила в магазине — он рядом там. — Катя чувствовала: ох, не надо ей признаваться в этом!
— И что сказала продавщица? Видела она кого-нибудь из галереи на этих «Жигулях»?
— Нет, Сережа. Ни разу. Но это же и доказывает… Понимаешь, доказывает то, что они по какой-то причине пользуются этой машиной редко и тайно. Может быть, по ночам, когда переулок безлюден и…
Кравченко и Мещерский переглянулись: женщина! Что поделаешь? Все равно все перевернет по-своему.
— Ну хорошо, если даже это и так — пользуются тайно по ночам, как тебе кажется. А для чего им тогда средь бела дня на виду у клиентов ставить эти «Жигули» — призрак у своего дома? — Мещерский был само кроткое терпение. — Для чего, как ты считаешь?
— Я.., просто не знаю. Но это-то и странно! Зачем им?
Тут Мещерский задал сакраментальный вопрос:
— Что думает обо всем этом Никита? Ты с ним говорила?
Гробовое молчание. Катя низко склонилась над сахарным арбузом, поковыряла его мякоть, буркнула:
— Он такой же Фома Неверующий, как и вы.
— Что он тебе конкретно сказал, Катюша?
— Ничего. Даже слушать не стал, дурак несчастный!
Мещерский развел руками: что и требовалось доказать. Раз уж Колосов не реагирует на такие «сигналы», чего ж ты от нас, дорогуша, хочешь?
— Серега, айда хлебнем кипяточку. — Кравченко шумно начал орудовать за столом. — У меня от всей этой доморощенной криминалистики башка трещит.
Катя попыталась закинуть последний крючок.
— Сереженька, Колосов про тебя тут спрашивал. Я сказала — тебя что-то в материалах экспертизы заинтересовало. Он хотел вроде тебе позвонить.
— Он мне не звонил, Катя.
ВСЕ. Больше с ними обсуждать эту тему бессмысленно. Они, как и Колосов, просто не желают ее слушать. Отмахиваются, словно от назойливой мухи. Ее сомнения, ее тревога, ее любопытство — для них просто глупые женские фантазии. Катя откусила кусочек арбуза — какой сочный… Эх, мужчины! Думают — одни они умные, остальные все лопух на лопухе…
Она слушала их беседу «у камелька»: политика, прогнозы на будущее (весьма пессимистические у Мещерского), чей-то телефонный звонок, новая машина общего приятеля… Вот что их сейчас интересует, а она со своими «идефикс»… Даже Сережка ей в этом деле не помощник. А она-то на него надеялась! Сначала вроде бы «вник в суть проблемы», что-то и его заинтересовало в происходящем. Не зря же столько по библиотекам мотался! А потом.., враз остыл. Не нашел, наверное, ответа. Или нашел, но такой, что…
— Сереж, а помнишь, мы говорили об орудии, используемом во всех убийствах, точнее, обезглавливаниях, — она словно за соломинку цеплялась за последнюю «идефикс». — Ты еще сказал: если его найдут — было бы любопытно кое с чем сравнить. С чем, а?
Кравченко, буркнув: «Каннибалы, ей-богу!», демонстративно отодвинул стул, встал из-за стола и вышел в лоджию. Оттуда потянуло сигаретным дымом. Он явно продемонстрировал ей свое равнодушие. Что ж — еще одно разочарование жизни. И «драгоценный В. А.» ей в этом деле — не помощник. Правда, на него, в отличие от Мещерского, она не особо надеялась.
