Симонов тяжело приподнялся с дивана, протягивая Колосову мускулистую длань для рукопожатия, но внезапно потерял равновесие и снова плюхнулся на шелковые подушки. Он был пьян. И тут из другого зала послышался громкий женский голос-контральто, отчитывавший кого-то с нескрываемым раздражением:
— Рано ябедничать явился, дражайший. Десять только. Для доносов рановато.
— Как вы интересно все оборачиваете, Марья Захаровна, — ябедничаю! Я вам докладываю, как обстоят дела, и категорически заявляю: «Гайин аль гхальми» из меню надо срочно убрать. Поляков испортил к чертям маринад, а вы меня же еще и упрекаете, что я ябедничаю! — Голос, возражавший женскому, был мужской молодой баритон, тоже ужасно раздраженный.
— Ну так сделай что-нибудь, исправь! Уксус, что ли, добавь туда винный…
— Добавить винного уксуса! — с отчаянием возопил мужской голос, — Марья Захаровна, вы меня иногда просто изумляете. Добавить в маринад для «Гайин аль гхальми», — мужской голос произнес эту абракадабру с почти религиозным благоговением, — винного уксуса, это же… Это же… Нет, вот нож, лучше убейте меня сразу, но чтобы предлагать мне, профессионалу, добавить уксуса… Это только вы с вашим любимчиком Поляковым можете додуматься!
— Ты его, Левка, не кусай! И не лягай, — повысила голос Марья Захаровна, — надо же, манеру какую взял.
Я Полякова двадцать пять лет знаю, ты тогда под стол ещё пешком ходил. А он в таких ресторанах работал, что тебе, мальчишке, и не снилось. Его толму эчмиадзинскую Политбюро ело и нахваливало, а когда шах к нам приезжал, его в Кремль брали, завтрак дипломатический готовить. Ну, а сейчас что же… Его пожалеть надо, а не лягать по каждому вздорному пустяку.
— Ничего себе пустяк! Вам что же, Марья Захаровна, ради своего любимчика и на репутацию ресторана наплевать, и на убытки наплевать? Это же ваши убытки — испорченный маринад, — не мои!
— Что ж, когда повар влюблен, борщ всегда пересолен, — донесся до Колосова ответ Марьи Захаровны. И через мгновение она вошла в зал, бросив на ходу через плечо: — Ты молодой, ты мастер, вот и покажи себя, Лева, в полном блеске, исправь. А доносы эти свои утренние прекрати. Я этого терпеть не могу.
Марье Захаровне на вид было лет сорок пять. Колосов увидел стремительную, как комета, и круглую, как матрешка, женщину — статную и полную. Темные густые ее волосы были стрижены в форме каре, и длинная челка то и дело падала, закрывая половину лица. Лицо было круглым, холеным, улыбчивым и ясным. У Марьи Захаровны был яркий крупный рот, ей удивительно шла темно-бордовая перламутровая помада от Шанель, которая почти никому не идет, кроме стилизованных портретов великой Коко. Глаза Марьи Захаровны были узкие, с монгольским разрезом, они словно выглядывали черными искорками из щелочек за пухлыми, матово-напудренными щеками. Ее облик дополняли полные покатые плечи, широкие бедра, тяжелая грудь и вместе с тем крохотные изящные ручки с крашенными бордовым лаком длинными ноготками и удивительно маленькие — размер, наверное, 34, на взгляд Колосова — ступни, которым впору был бы даже Золушкин башмачок.
Марья Захаровна была в дорогом летнем брючном костюме из пепельного льна отличного итальянского качества. На ногах красовались босоножки на высоченном каблуке-шпильке — паутина тончайших кожаных ремешков. На льняной топ сверху была накинута льняная модная шаль нежно-сиреневого цвета.
Стоявшего в дверях Колосова Марья Захаровна не увидела — все ее внимание, едва она вошла в зал, приковал к себе развалившийся на диване Симонов.
— Хорош, — прошипела она, — хорош гусь… Снова за свое, опять с утра нализался? Мне что, снова наркологу звонить, «неотложку» вызывать?
— Да все нормально, не шуми, я в полном… па-алней-шем порядке. — Симонов снова попытался приподнять свое крупное тело и снова не смог. — А к нам, между прочим, гости…
Но Марья Захаровна не слушала его, она яростно топнула каблучком.
— Паразит! — крикнула она звонко. — Вот паразит-то на мою шею навязался! Тебе ж три ампулы вкололи, паразиту, тебе что врач сказал — если хоть рюмку выпьешь, откачать тебя они уже не успеют!
— Да брось ты, — Симонов отмахнулся, — жив я, как видишь. И в совершенной норме, — он наконец восстал с дивана, — и не явись к нам в гости с утра пораньше органы, я б тебе, моя птичка, доказал, в какой я отличной форме и что мне давно уже хочется с тобой сделать.
— Хулиган, животное, клоун несчастный, паяц! — крикнула Марья Захаровна и вдруг спросила совсем другим, мирным, озабоченным тоном: — Органы? Какие органы? Где?
— Здесь, — ответил Колосов, — здравствуйте, здравствуйте, я из уголовного розыска. Майор Колосов. А вы, как я понимаю, Марья Захаровна Потехина. У меня к вам несколько вопросов.
— Пренеприятное известие, господа, — пробормотал Симонов, — к нам ревизор, это… едет… а тут взятки борзыми щенками… Смотри, Манька, осторожнее… Сейчас первым делом про кальян спросит. Эй, кто там есть на кухне — гашиш в унитазе топите!
— По-мол-чи! — крикнула Потехина, снова топая ножкой в игрушечной босоножке, и сказала Колосову: — Не обращайте на него внимания. А могу ли я взглянуть на ваше удостоверение?
— Прошу вас, — Колосов галантно предъявил «корочку» и, забывшись, снял темные очки. И совершенно напрасно.
— Начальник отдела… — Потехина читала удостоверение, — убийств… области… Области… Так вы не с Петровки, 38? Область… Так, а простите за прямоту, Подольск… Ну, подмосковный Подольск — это у вас?
— У нас, — ответил Никита, — наша территория.
— И вам не стыдно, молодой человек? — Потехина гневно посмотрела на Колосова. — И совесть вас еще не загрызла, нет?
— А в чем дело? — спросил Никита, забирая удостоверение.
— И он еще спрашивает, в чем дело! Начальник отдела убийств из области — это про вас написано, а? Подольск — ваша территория? А почему тогда до сих пор убийца Похлебкина на свободе гуляет? Сколько времени прошло, а вы его до сих пор не нашли. Такого человека убили — гения! Мы все из него вышли, все. Похлебкин — это же… — Потехина потрясла пухлыми ручками. — У меня сердце кровью до сих пор обливается, когда подумаю, что такой человек в могиле лежит. А его убийца до сих пор на свободе разгуливает.
— Марья Захаровна, но я этим делом не занимался, — со скромным достоинством ответил Колосов, — а по делу Похлебкина до сих пор ведется работа.
Бросьте! Вы мне это бросьте, работа! — Потехина
презрительно усмехнулась. — Слыхала я по телевизору, мол, убили с целью ограбления. Отверткой! Чушь все это собачья!
— Марьяша, он к нам совсем не по этому делу, по другому, — попытался вклиниться Симонов.
— Помолчи, алкоголик! Похлебкин, можно сказать, нам всем свет дал увидеть, мы все у него в долгу неоплатном, а тут… Знаете, молодой человек, что я, лично я думаю о его смерти?
— Что? — спросил Колосов. Спорить с этой взрывной крикуньей, сладко дышащей дорогими французскими духами, было бесполезно. Допрос приходилось строить, подчиняясь и уступая.
