– Ты слушаешь, Элби?
– Я хочу говорить с тобой одним, больше ни с кем, – предупредила я папу. – Можешь куда-нибудь отойти?
– Подожди, я уйду в свою комнату.
Папа с кряхтением сел на кровать: ему было больно сгибать колени.
– Все, я готов. У тебя проблемы?
– Нет, все хорошо.
– Что там у вас за погода?
– Я звоню издалека, давай забудем про погоду. Папа, я хочу, чтобы ты сказал мне правду. Что мама делала в Балтиморе?
Стало тихо, я слышала только отцовское дыхание.
– Выходит, ты помчалась туда не в командировку от своего журнала?
Я не умею врать даже по телефону. Я все ему выложила: и про анонимное письмо, и про обвинения; правда, про фотографию, где моя мать обнимает мать Джорджа-Харрисона, я умолчала. Папа еще немного потянул время, потом тяжело вздохнул и решил наконец выговориться.
– Когда я сказал, что твоя мама вернулась на родину, я немного исказил истину. Ее родина – Соединенные Штаты. Твоя мама родилась в Балтиморе, росла там, а потом ее отправили в Англию, в пансион. Она сильно страдала от одиночества, пока однажды мы с ней не познакомились в пабе. Дальнейшее тебе известно. Несколько лет мы встречались, а дальше ей захотелось вернуться к родным, она уехала в Штаты и возвратилась оттуда только спустя десять лет.
– У мамы не было родных, вы всегда нам твердили, что она росла в сиротском приюте.
– Когда тебя в четырнадцать лет отправляют в пансион, за тридевять земель, да еще против твоей воли, это то же самое, что сиротский приют.
– Почему вы нам этого не рассказывали?
– Об этом надо было спросить у нее. Увы, теперь слишком поздно. Прошу тебя, Элби, не вороши мамино прошлое, ты не должна ни минуты сомневаться в ее любви к тебе. Помни, тебя она любила даже сильнее, чем твоих брата с сестрой. Пусть покоится с миром и ее молодость вместе с ней, а в твоей памяти пусть останется любящей матерью.
– Я тебе сказала, что она совершила ограбление, а ты даже не поперхнулся. Делаю вывод: она тебе в этом призналась.
– Запрещаю тебе считать ее воровкой. Это полная чушь! – взорвался папа.
– Папа, у меня есть доказательство. Я провела утро в отделении полиции, там мне позволили ознакомиться со старым уголовным делом. Тридцать пять лет назад мама совершила скандальное ограбление дома богатой семьи. Очень тебя прошу, больше не ври. В моей жизни больше нет ни Санта-Клауса, ни прекрасного принца. Ты единственный, кому я могу верить.
– Это был не просто дом высокопоставленных людей, это был еще и ее дом. Раз тебе повезло залезть в архив полиции, то, думаю, скоро ты узнаешь и остальное. Известная тебе ее девичья фамилия – это фамилия ее деда, Сэма Голдштейна. Она вышла за меня замуж под этой фамилией.
– Почему она поменяла документы?
– Потому что подвела черту под завершившимся периодом своей жизни и упорно отказывалась открыть вам правду.
– Почему?
– Хотела покончить с проклятием. Хотела, чтобы ее дети оставались Донованами, а не стали Стэнфилдами.
Настала моя очередь лишиться дара речи. Я была потрясена.
– Значит, мама была дочерью Ханны и Роберта Стэнфилдов? – пролепетала я.
– В некотором смысле – да.
– О каком проклятии ты говоришь?
– Об изменах, лжи, нелюбви и драмах, преследовавших ее родню.
– Что стало с этими дедом и бабкой, которых я не знала?
– Они не были твоими дедом и бабкой, они отреклись от дочери! – крикнул отец. – Их нет в живых, и я очень тебя прошу, Элби, не разыскивай их могилу, чтобы твоя мать не переворачивалась в своей. Ты хорошо меня поняла?!
Никогда не слышала, чтобы папа так злился. Я была поражена. Я вдруг рухнула с высоты своих тридцати пяти лет, снова превратившись в сопливую девчонку. Он бросил трубку, и я расплакалась.
Ко мне подошел Джордж-Харрисон. Он видел, как я всхлипываю, и осторожно обнял меня за плечи, чтобы успокоить:
– Что стряслось, что вас так расстроило?
Он положил ладонь мне на затылок, и я уткнулась носом ему в грудь. Пыталась перестать плакать, но никак не получалось. Когда я наконец овладела собой, то, боясь, что опять разревусь, торопливо все ему выложила.
Один телефонный звонок – и весь мир рухнул. Мама всю жизнь лгала мне о своем и о моем прошлом. Мои дед и бабка заслуживали, на ее взгляд, презрения, но лучше бы она позволила мне самой решать, как к ним относиться… Оказывается, я была не только англичанкой, но и наполовину американкой. Главное, отец только что открыл мне в гневе, что я не только старшая дочь Донованов, но и последняя из Стэнфилдов!
Джордж-Харрисон вытер тыльной стороной ладони мои слезы, внимательно на меня глядя.
– Понимаю, вам надо многое осмыслить, но у меня впечатление, что вам труднее всего переварить тот факт, что отец бросил трубку. Перезвоните ему.
– Ни за что!
– Ему так же плохо, как вам, но первый шаг должны сделать вы. Ему было очень трудно все это вам рассказать.
Я помотала головой, но он не отставал:
– Вам повезло, у вас чудесный отец. Не прикидывайтесь избалованной девчонкой, хотя это вам очень идет. Не хотелось бы мне быть вашим одноклассником!
– Как понимать это ваше замечание?
– Никак. А впрочем… Думаю, мальчишки, которым вы нравились, теряли голову и с трудом ее находили.
– Подумаешь!
Тут завибрировал мой мобильный. Джордж-Харрисон подбодрил меня улыбкой и деликатно отошел к своему пикапу. Я решила ответить на звонок.
– Что ты наговорила папе? Теперь он сам не свой! – услышала я крик Мэгги. – Я беспокоилась, почему он так долго не выходит из своей комнаты, заглянула – а он лежит на кровати в расстроенных чувствах. Даже с другого конца света ты умудрилась испортить нам вечер!
У меня не было никакого желания препираться с сестрой. Настал момент проверить свою решительность. Я постаралась успокоиться и все ей выложила. После каждой моей фразы Мэгги сопела и бормотала: «Вот дерьмо!» Дерьма набралось кучек десять. Когда я добралась до того факта, что мы трое – Мишель, она и я – потомки знаменитого Фредерика Стэнфилда и почтенного американского семейства, она подытожила:
– Вот дерьмо-то! Полнейшее дерьмо!
Я ждала продолжения.
– Вот как мы поступим, – затараторила Мэгги. – Я занимаюсь папой, собственно, это мне знакомо, но я постараюсь вас помирить. Дай ему остыть, а завтра утром позвони и попроси прощения.
– За что мне извиняться? Они нам врали напропалую. Если бы не это чертово письмо, я никогда бы сюда не приехала, и мы всю жизнь пребывали бы в неведении.
– Не забывай, они всегда нас очень любили. Ты попросишь прощения у нашего лучшего на свете отца, из-за которого нам завидовали все подружки, потому что другого такого доброго человека нет на свете. Я, например, не знаю за ним никаких недостатков, кроме любви к вкусной еде и своей старой колымаге. Иметь такого отца – огромное везение. А гордость свою оставь при себе!
