Он притормозил и повернулся ко мне. Выражение его лица изменилось, и мне вдруг показалось, что рядом сидит тот самый мальчишка, что поколотил в школе своего одноклассника.
– Зачем вам тратить на меня столько времени и сил? Мы ведь едва знакомы.
Я подумала о нежности моего отца, вспомнила слова утешения, которые слышала от него всякий раз, когда у меня неважно шли дела, о том, как ненавязчиво и разумно он помогал мне выходить из сложных ситуаций, как все свое детство я считала его своим соратником и сообщником, как он был терпелив и добр и с готовностью тратил на меня время… Всего этого Джордж-Харрисон был лишен, ему столько пришлось пережить! Но у меня не нашлось слов, чтобы все это ему высказать.
– Верно, мы мало знакомы. Вы так и не ответили на мой вопрос: вы по ней тоскуете?
– По кому?
– Все, забудьте и смотрите на дорогу.
У меня голова пухла от мыслей, и я догадывалась, что с ним происходит то же самое. Вдруг он воскликнул, словно на него снизошло озарение:
– Это же очевидно! – Он нажал на педаль тормоза и остановился на обочине. – Они поделили украденное, моя мать взяла облигации, ваша – что-то другое.
– Почему вы настаиваете, что они забрали что-то еще, кроме ценных бумаг?
– Вспомните просьбу моей матери. «Не позволяй этому сокровищу прозябать в забвении».
– Я как раз размышляла над этими словами, когда вы посоветовали мне думать, прежде чем говорить гадости. Кстати, напомните мне попозже, чтобы я у вас уточнила, какую именно гадость вам сказала. Итак, имел место дележ. Моя мама, насколько я ее знаю, отказалась бы от своей доли, зная, что это грязные деньги.
– Все понятно, ваша мать – воплощение добродетели, но если вы правы, то аноним поразительно наивен: как можно надеяться, что снова всплывет добыча, наверняка потраченная до последнего цента за истекшие тридцать пять лет? Если только, как подсказал нам коп, часть добычи никак нельзя было превратить в деньги!
30
Роберт
Июнь 1944 г., окрестности Монтобана
Был конец дня. Роберт уже несколько часов крутил педали велосипеда, борясь с невыносимой болью. Десять километров назад ему пришлось в очередной раз остановиться из-за сильной тошноты. Присев на насыпь, он расстегнул рубашку. Все тело и все руки были в кровоподтеках, губы распухли, веки набрякли, из носа то и дело начинала сочиться кровь, верхняя губа была рассечена, во рту чувствовался металлический привкус. Только ладони остались целы: когда его били, руки у него были связаны за спиной.
Из всего нескончаемого истязания он помнил только те моменты, когда приходил в сознание. Но это было не важно: у Роберта не было ни времени, ни желания сетовать на судьбу, в голове билась одна мысль: быстрее добраться до сторожки.
Там, где начиналась лесная тропа, он бросил двухместный велосипед в канаву и из последних сил стал карабкаться на поросший лесом холм. Чтобы не съезжать вниз, он хватался за ветки, падал, но всякий раз поднимался.
Наконец впереди появилась охотничья сторожка. Над трубой вился дымок, все было тихо и спокойно – слишком тихо…
Роберт услышал треск, упал на колени и дальше из осторожности стал передвигаться на четвереньках. В нескольких метрах от крыльца он наткнулся на труп Антуана и понял, что опоздал.
Окна не выдержали обстрела, дом был испещрен отметинами от пуль. От двери осталась одна доска на петле.
Внутри его встретил полный разгром и следы бойни. Автоматные очереди оставили от мебели одни щепки, на полу лежали останки трех партизан. У одного был разворочен живот, у другого взрывом гранаты оторвало обе ноги, третьего можно было узнать только по мощной комплекции: лицо было покрыто кровью и землей.
Роберта снова вывернуло наизнанку, хотя по пути его несколько раз рвало и в желудке уже ничего не осталось. Но состояние тошноты не прошло. Сердце неистово заколотилось, и он заорал:
– Сэм! Ханна!
В ответ ни звука. Он бросился в комнату и увидел лежащего поперек кровати старика с остановившимся взглядом. В повисшей руке пистолет, струйка крови на виске.
Роберт упал на колени и, плача, закрыл Сэму глаза. Вынув из мертвой руки пистолет, он засунул его себе за ремень.
Потом он выполз на крыльцо и огляделся, моля небо, чтобы Ханна сумела спрятаться в лесу. Надежда на это была совсем зыбкой.
– Ханна!
Ему в ответ только чирикали воробьи. Его ужасала мысль, что ее могли увести коллаборационисты; о том, что стало бы с ней потом, он старался не думать. На какое-то время он застыл, увидел пень, на котором часто сиживал с Сэмом, деля сигарету, судорожно всхлипнул. Торговец живописью рассказывал ему о прожитой жизни, о знакомстве с будущей женой, о любви к дочери, о страсти к своему делу, о гордости своим Хоппером.
Наступил вечер, и домик в лесу поглотила тьма.
Роберт остался совсем один. Он стал думать о том, сколько еще проживет. Он вспоминал Балтимор, родителей, свою удобную комнату в большом родительском доме, роскошные званые ужины, гостиную рядом с библиотекой, где отец упорно проигрывал в покер свое состояние. Вспомнилось, как однажды утром он нашел отца в кабинете пьяным и плачущим от бессильной ярости. Он на всю жизнь запомнил, как они тогда взглянули друг на друга: отец со стыдом, сын – с отчаянием. Из-за одной партии в покер Роберт теперь подыхал в тысячах километров от дома.
Злость придала Роберту сил. Сэм покончил с собой, чтобы не попасть в руки врагов, и эта смелость напомнила ему об обещании, данном покойному. Если есть хоть малейший шанс, что Ханна выжила, он обязан ее найти. Вместе с боевыми товарищами он вызволит ее из темницы, даже ценой жизни.
– Какие товарищи? – одернул он себя шепотом. – Те, которых ты знал, погибли, остальные тебя пристрелят на месте.
Но молодость взяла свое: он дал себе слово выжить и выполнить договор, заключенный со старым торговцем живописью. Он вернется на родину героем, вернет былой блеск семейному гербу, многого добьется, как почти все мужчины у него в роду, кроме его отца. Он не мог не думать о картинах, спрятанных в щели, в подвале под сторожкой. Если он сумеет вернуться в Балтимор, с дочерью Сэма или без нее, то эти бесценные полотна не должны сгнить под землей.
В небе поднялась луна, осветив кроны деревьев. Роберт никак не мог собраться с силами, чтобы вернуться в дом. Там лежали мертвецы – Сэм и трое партизан. Роберт глубоко вздохнул и решительно вошел в сторожку.
Увидев на полу треснутую керосиновую лампу, он зажег фитиль и уставился на люк, ведущий в подвал, чтобы больше ничего не видеть. Подняв крышку, он спустился вниз.
В подвале, поставив лампу на ступеньку, он стал ворочать ящики, заслонявшие проход. Когда открылась щель, в которую можно было пролезть, он взял лампу и протиснулся в тоннель.
До балки, которую ему показывал Сэм, оставалось два шага, когда Роберт услышал какой-то звук. Из глубины тоннеля, где стояли ящики с оружием, доносилось прерывистое дыхание. Положив руку на рукоятку револьвера, он приподнял лампу. В желтом свете возникла съежившаяся женская фигурка. Это была Ханна; задрав голову, она в испуге разинула рот.
