– Женщина, с которой я прожил пять лет, однажды утром исчезла, оставив мне записку всего в одну строчку. Еще накануне ничто этого не предвещало, она вела себя так, будто все в порядке. Вы способны поверить, что она приняла решение ночью? Ну, какая здесь ложь – мелкая или крупная?
– Что говорилось в записке?
– Что я – медведь в лесной глуши.
– Это неправда?
– Хочется надеяться, что не вся правда.
– Для начала вы могли бы сбрить бороду. В чем она вас упрекала?
– Во всем, что в начале нашего романа ей нравилось. Наша комната стала ей мала, а моя мастерская слишком разрослась. Я стал ее раздражать, когда что-то делал на кухне, хотя раньше я казался ей сексуальным, когда повязывал фартук. Моя голова у нее на плече, когда я засыпал перед телевизором, стала слишком тяжела, хотя раньше она любила теребить мои волосы…
– По-моему, вы просто перестали разговаривать друг с другом. Она возненавидела этот телевизор, перед которым вы подолгу просиживали. Возненавидела однообразие жизни. Возможно, возненавидела саму себя в этой жизни, и вы ничего не могли с этим поделать.
– Она упрекала меня в том, что я проводил слишком много времени в своей мастерской.
– Она от этого страдала.
– Дверь мастерской всегда была открыта, ей нужно было только войти – и она была бы со мной. Я обожаю свою работу. Как можно ужиться с человеком, которого не интересует дело вашей жизни?
– Значит, вы так и не поняли, что она хотела, чтобы вы обожали ее?
– Понял, но слишком поздно.
– Вы сожалеете об этом?
– У вас кто-нибудь есть? – вместо ответа спросил Джордж-Харрисон.
– По-моему, копаясь в истории Стэнфилдов, мы свернули куда-то в сторону. Не могу поверить, что моя мать была грабительницей, что она могла вскрыть сейф.
– Я правильно понял, что вы не ответили на мой вопрос?
– Если бы вы были женщиной, вы бы поняли мой ответ.
– Где мне, небритому медведю! – вздохнул Джордж-Харрисон.
– Нет, у меня никого нет, раз вам так важно расставить все точки над i.
– Вам не приходило в голову, что наши с вами матери могли быть… вместе?
– Ни на секунду!
– Боюсь, мы на верном пути и это ограбление совершили они. Хотя я готов вам уступить: сейф открыла, возможно, не ваша мать.
– Почему вы это говорите?
– Мама никогда толком не работала, – продолжал Джордж-Харрисон. – Во всяком случае, постоянно, чтобы вырастить ребенка. Богатыми мы не были, но ни в чем не нуждались.
– Может быть, она отложила деньги до того, как родила вас.
– Потребовалось бы немало средств, чтобы продержаться столько времени. Слова полицейского лишили меня последних иллюзий. Он говорил не о деньгах, а о казначейских облигациях. Так вот, у мамы их была целая пачка. В начале лета и перед Рождеством она регулярно продавала несколько штук.
На это я ничего не сказала, факты говорили сами за себя. Моя мать оказалась не той, за кого я ее принимала, но я никак не могла с этим смириться. Какую еще ложь мне предстояло раскрыть? Джордж-Харрисон молча на меня смотрел, ожидая, что я скажу.
– Вы никогда не спрашивали ее о происхождении этих ценных бумаг?
– В детстве эта тема меня не слишком занимала. Помнится, однажды она мне сказала, что получила их в наследство.
– А нам хватало только на самое необходимое, – сказала я. – Если бы у моей матери оказались облигации, семья пришла бы в сильное возбуждение.
– В таком случае она ни при чем, а моя виновна. Вам стало легче?
– Вообще-то нет. Я не могу смириться с тем, что моя мать, преподаватель химии, жестко следовавшая своим принципам воспитания детей, когда-то вдрызг разругалась с родными и пошла на ограбление.
– В вас столько противоречий!
– Непротиворечивые люди – зануды. У вашей матери еще остались казначейские облигации?
– Я продал последние, когда поместил ее в пансионат. Теперь в этом раскаиваюсь. Если бы я знал правду, то распорядился бы ими иначе: поделился бы оставшимися с вами.
– Зачем, если моя мать не имела отношения к ограблению? Рисковала-то ваша.
– Не торопитесь. То, что ваши родители едва сводили концы с концами, наводит на мысль, что ваша мать не взяла свою долю добычи, но это еще не значит, что она не участвовала в ограблении. Не забывайте, что написал аноним.
– Он написал, что она отказалась от крупного состояния. Может, потому, что ваша мать все оставила себе? Бывает ведь, что одна сообщница кидает другую.
– Изящное предположение с вашей стороны, но я вынужден с вами не согласиться: мама всегда была человеком безупречной честности.
– Надеюсь, вы говорите это несерьезно. По-вашему, утащить из сейфа полтора миллиона долларов – это честный поступок?
– Сто пятьдесят тысяч.
– Тогдашних! Или я чего-то не понимаю? Ваша мать совершает ограбление, оставляет себе часть, которая полагалась моей матери, – и вы называете ее святой?
– Думайте, прежде чем говорить гадости! Разве они обращались бы друг к дружке с такой нежностью, если бы одна поступила с другой так бесчестно?
– Это ваша нежно обращалась к моей, маминых писем я не читала.
– Хорошо, наверное, я неудачно выбрал слово, но готов поклясться, что человека преданнее ее свет не видывал!
– Тем не менее вы не знаете, кто ваш отец.
Джордж-Харрисон наградил меня ледяным взглядом, включил радио и стал смотреть прямо перед собой.
Я дождалась конца песни и вырубила звук.
– Простите, я не должна была так говорить, я даже так не думаю.
– Если бакалейщик давал маме сдачи лишний доллар, она его возвращала! – раздраженно заговорил он. – Когда уборщица сломала ногу, она продолжала платить ей, пока та не вернулась на работу. Однажды я подрался в школе. Сначала она спросила меня, в чем дело, потом пошла к директору и сказала ему, что дает родителям моего одноклассника сутки на то, чтобы извиниться передо мной, а потом надерет им задницы. Могу привести сотню примеров, доказывающих, что она не могла забрать себе долю, причитавшуюся сообщнице. Прошу вас, поверьте мне!
– Почему вы подрались?
– Когда в десять лет тебе говорят, что отца у тебя нет, оттого что мать – потаскуха, слов, чтоб ответить, у вас нет, зато есть кулаки.
– Понимаю.
– Ничего вы не понимаете!
– Хорошо, я дебилка. А теперь послушайте меня, Джордж-Харрисон. Мне нет дела до денег, которые украли наши матушки, хотя я очень хотела бы оплатить своему отцу приятное путешествие, но я вам обещаю, что не вернусь в Лондон, пока мы не выясним, кем был ваш отец.
