Роберт ждал, пока его познакомят с командиром отряда. Каждый день партизаны придумывали новую отговорку: то готовится важная операция и отряд затаился, то перемещения неприятеля создают ненужный риск, то командир занят, то работает с другими связными…
В Лондоне он замечал отсутствие координации действий между французскими и английскими службами. Указания одних часто вступали в противоречие с приказами других. Понять, кто кому подчиняется за Ла-Маншем, часто оказывалось невозможно. С самого начала у него начались трудности с выполнением задания. Как-то вечером его потащили через лес, чтобы показать, где спрятан ящик пистолет-пулеметов «Стен», в другой вечер устроили ему знакомство с отрядом маки – тремя фермерами с двумя револьверами. О том, чтобы сообщить что-то внятное начальству о вооружении партизан, не приходилось даже мечтать, так что Роберт все сильнее недоумевал, зачем он здесь прохлаждается. За две недели он отметил на карте в лучшем случае три пулемета. Один из них хранился на том самом складе, над которым Роберт ночевал с тех пор, как здесь оказался: оружие прятали в подземном тоннеле, вход в который находился в подвале охотничьей сторожки.
Развеять скуку ему помогали Голдштейны. Сэм был человеком начитанным и пылким, но его дочь упорно отказывалась общаться с Робертом. Попривыкнув друг к другу, Роберт и Сэм стали неразлучны: дни напролет они толковали о своем прошлом и о том, что сулит им будущее. Отец Ханны был оптимистом – не по убеждению, а ради дочери: хотел, чтобы она не падала духом. Каждый вечер лондонское радио передавало закодированные сообщения, подготавливавшее население к тому, что скоро произойдет высадка. Мир уже не за горами, подбадривал Сэм самого себя и молодых людей.
Роберт первым пошел на откровенность: поведал Сэму о своей семье, о том, как записался на военную службу вопреки ее воле и как улетел, даже не попрощавшись.
Однажды вечером Роберт попробовал завязать разговор с Ханной, но та продолжила читать, сидя на своем табурете, и не ответила. Сэм поманил его наружу – покурить. Роберт пошел за ним. Они уселись на облюбованный ими пень, и Сэм наконец-то откровенно рассказал о себе.
– Ханна ничего против тебя не имеет, просто она приняла обет молчания. Я объясню почему. Не то что это мой долг, просто мне надо с кем-то об этом поговорить, иначе я с ума сойду. У нас поддельные документы. Я отвалил за них целое состояние. В деревне никто не знал, что мы евреи. Нас считали просто жителями Лиона, покинувшими город. Мы жили скромно, старались не отличаться от соседей. Я всегда говорил Ханне: лучший способ оставаться незаметными – мозолить всем глаза. Потом один отряд Сопротивления ограбил почтовое отделение, другой разобрал рельсы. Неподалеку от места диверсии на железнодорожном полотне проезжал немецкий патруль. Партизаны, засевшие за насыпью, закидали его гранатами и перебили всех солдат. Акции были несогласованными, просто произошли в один день, вот немецкое командование и решило уже на следующий день устроить показательную акцию устрашения. В деревню вошла колонна СС, с ней местные пособники фашистов. Они хватали прохожих, одних убивали на месте, других расстреливали на школьном дворе. Жена как раз пошла на соседнюю ферму за яйцами. Ее вместе с еще десятком горожан повесили на телеграфном столбе. Мы с Ханной уцелели, потому что не выходили из дому. Когда немцы убрались, милиция разрешила нам забрать тела. Эти подонки не возражали помочь нам снять их со столба. Мы похоронили мать Ханны. Партизаны боялись новых казней. После наступления темноты они пришли за нами и увели сюда. С тех пор мы прячемся здесь.
Когда Сэм все это рассказывал, его трясло.
– Расскажи мне про Балтимор, – попросил он, зажигая потухшую сигарету. – Про этот город я ничего не знаю. В тридцатых мы часто бывали в Нью-Йорке, Ханне так нравился Эмпайр-стейт-билдинг. Когда ей было три года, нас пригласили на церемонию открытия небоскреба.
– Невероятно! – воскликнул Роберт. – Я тоже приходил туда с родителями. Мне было десять. Мы вполне могли встретиться. Что вы делали в Нью-Йорке? Работали в сфере недвижимости?
– Нет, я торгую предметами искусства, то есть торговал… Среди моих клиентов были крупные американские коллекционеры, в основном ньюйоркцы, – гордо ответил Сэм. – Крах 1929 года подорвал мои дела, но мне повезло: я был поставщиком галерей Финдли, Уайлденштейна, Перла. В последнюю поездку, летом тридцать седьмого, я продал картину Моне Ротшильду. Посредником выступил Уайлденштейн, мне удалось купить у него Хоппера – сколько же я за него отвалил! Влюбился в картину, лишь только ее увидел. Молодая женщина сидит на стуле и смотрит в окно. Вылитая Ханна! Купил и поклялся: никогда ее не продам! Когда придет время, подарю ее дочери, а она когда-нибудь передаст ее своим детям. Картина никогда не покинет нашу семью. Этот Хоппер – мой пропуск в бессмертие. Как же я гордился тем, что вернул его во Францию! Вот идиот! Знали бы мы, какое нам уготовано будущее, остались бы в Нью-Йорке.
– Значит, вы были богатым коммерсантом.
– То-то и оно, что был.
– Что стало с этими полотнами? К началу войны они еще были у вас?
– Вернемся к этому разговору потом, Ханна не любит надолго оставаться одна.
* * *
Шли недели. Роберта в конце концов признали в отряде своим. Ему уже поручали отвозить на мотоцикле донесения. Как-то ночью, когда на перекличке недосчитались одного из партизан, Роберт сел за руль грузовика и доставил, куда требовалось, два ящика гранат. В другую ночь он присоединился к группе, обеспечивавшей освещение импровизированной посадочной полосы. Прилетели два самолета, доставившие двоих – англичанина и американца. Пожимая руку соотечественнику, Роберт испытал тоску по родине; им едва удалось перекинуться парой слов. Соотечественника поспешно увели незнакомые Роберту люди, и он так и не узнал, с каким заданием тот прибыл.
Тем не менее большую часть времени он бездельничал, расхаживая для разминки по охотничьей сторожке. По вечерам он устраивался на пне, к нему подсаживался Сэм. Продавец живописи угощал его сигареткой и расспрашивал об операциях, в которых ему посчастливилось принять участие. Сэм чувствовал себя должником этого молодого американца, заброшенного судьбой в такую даль, на чужую для него войну.
Завязалась дружба. Роберт обрел в лице Сэма внимательного слушателя, каким никогда не был его отец.
– В Балтиморе тебя кто-нибудь ждет? – как-то спросил его Сэм.
От Роберта не ускользнул подтекст вопроса.
– Не робей, ты наверняка нравишься женщинам!
– Я не большой знаток женщин, Сэм. Никогда не был покорителем сердец и не могу похвастаться рекордным числом побед.
– Расскажи о последней. У тебя есть ее фотография?
Роберт достал из кармана бумажник. Оттуда выпало удостоверение личности. Сэм, подобрав его, присвистнул:
– Что я вижу? Робер Маршан! Ну, при твоем акценте я бы не советовал тебе предъявлять эти документы при контроле. В крайнем случае притворись глухонемым.
– Я так плохо говорю?
